Инициалы Б. Б.
Шрифт:
Однако в день отъезда я увидела, какой он жалкий, слабый, подавленный, — и гадких мыслей как не бывало: я думала только о предстоящих ему мучениях и о том, что я останусь одна, соломенной вдовой с ребенком на руках по милости незыблемой и беспощадной административной системы.
Меня опять мучили почечные колики.
Оставшись дома одна, я звонила, как правило, среди ночи, ассистентке доктора Лаэннека. Она делала мне спасительный укол морфия и засыпала рядом со мной в кресле, а я тем временем купалась в море блаженства. Доктор Лаэннек, встревоженный частыми приступами, испугался, что морфий может сильно навредить ребенку. Он осмотрел меня дома и посоветовал сделать рентген,
Я по-прежнему жила в осаде: фоторепортеры обосновались в бистро на первом этаже, у консьержек в соседних домах и даже сняли за бешеные деньги комнаты для прислуги в доме напротив, окна которых смотрели прямо в мою гостиную. Я жила с закрытыми окнами и задернутыми шторами, боясь всех и вся. И вот теперь надо выйти и встретить армию противника лицом к лицу! Как быть?
Черный парик и очки преобразили меня; Алена я попросила ждать меня с машиной у черного хода соседнего дома. Я не знала, что длинные языки сделали свое дело и мой план тайного выхода перестал быть тайной благодаря щедрым чаевым.
Ничего не подозревая, я вышла к дому 28 по улице Виталь.
Машины там не оказалось. Я была одна!
Но недолго! Двое репортеров ринулись на меня… я услышала щелканье фотоаппаратов… они взяли меня в тиски, прижали к стене, я была в их власти… Я заметалась, толкнула дверь черного хода, из которой только что вышла, и попыталась убежать от них. Не тут-то было: они кинулись за мной, втиснули в узкий, вонючий проход, заставленный мусорными ящиками. Как загнанный зверь, я попыталась проскочить между ними и бачками для отбросов. Они толкали меня, загораживали дорогу, и кончилось тем, что я упала прямо в огромный ящик из зеленого пластика, который стоял открытый, точно только и ждал меня. Итак, я, с животом, лежу в помойке.
Вот он — сенсационный кадр, за которым они охотились столько дней!
Потом я узнала, что Алена с машиной трое репортеров остановили в начале улицы, создав чудовищную пробку; они не освобождали путь, дожидаясь, пока я, сфотографированная, окруженная, униженная, буду у них в руках. В съехавшем набок парике, с пылающим лицом, я вернулась в свое ненадежное убежище на восьмом этаже. Нет, решительно, жизнь ополчилась против меня. При всем моем горячем желании, я не могла больше бороться. Я проглотила все снотворные таблетки, какие попались под руку. Те, что оставил Жак, и те, что выписал мне доктор.
Ну и натворила же я беды! Врачи сменяли друг друга у моей постели и никак не могли вытащить меня из глубокой комы. Перевезти меня в клинику было невозможно: на другой день о случившемся кричали бы газеты всего мира.
А тем временем Жак, ничего об этом не зная, был доставлен в госпиталь Валь-де-Грас в безнадежном состоянии: он вскрыл себе вены.
Мой час еще не пробил… я пришла в себя.
Что-то слишком часто я уходила за грань и возвращалась. Я смертельно устала. Я не поднималась с постели и терпела адские мучения от почечных колик. Не успела я прийти в себя от комы после снотворного, как меня отправили в нирвану с помощью морфия.
Мне было очень плохо, и только морфий приносил подлинное облегчение. Доктор Лаэннек категорически заявил, что больше не станет колоть мне морфий, что это слишком вредно для ребенка и для меня.
Беда не приходит одна.
10 декабря 1959 года меня разбудил телефонный звонок.
Фран-Фран неживым голосом сообщил мне, что умер Анри Видаль.
Что?
Я завопила в трубку, забилась в истерике!
Я кричала, рыдая, нет, это невозможно, я не хочу, нет, только не он, такой живой, такой веселый, молодой, красивый.
Нет, нет, не-е-е-ет…
Мой крик перешел в жалобный вой обиженной собаки. И все же «да» — Анри Видаль умер ночью от сердечного приступа в возрасте 40 лет. Это было так несправедливо, так ужасно, что я не могла, не хотела в это поверить. Судьба ополчилась на фильм «Хотите танцевать со мной?». Сперва умерла Сильвия Лопес, такая молодая и красивая, теперь Анри Видаль, в расцвете лет и совершенно здоровый! Бог любит троицу, третьей буду я — я умру при родах. Смилуйся, Господи! Смилуйся!
Я накинула пальто прямо на ночную рубашку и велела Алену немедленно везти меня на остров Сен-Луи, в отель «Ламбер», где жил Анри. Плевать мне на всю эту мразь, на репортеров, которые кружат, как стервятники, поджидая добычу. Мой близкий друг, мой замечательный партнер умер, и пусть мир рушится ко всем чертям, а я помчусь к нему, даже если уже ничем не могу ему помочь.
Эта смерть глубоко потрясла меня.
Неделю спустя, 18 декабря 1959, как пышные похороны, состоялась премьера «Хотите танцевать со мной?». На экраны Парижа вышел не фильм — кладбище!
Жак вернулся с временным освобождением от военной службы — это вместо ордена Почетного легиона.
Он был не в себе. Я тоже.
Мы уехали за город попытаться успокоить наши смятенные души. В Фешроле нашлась чудесная сельская гостиница под названием «Приют Святого Антония». Держала ее Жермена, женщина, много в жизни повидавшая. Там я познакомилась с изумительным врачом, гинекологом, доктором Буане. Его простота покорила меня. Роды, считал он, это вполне естественно, и бояться их вовсе не надо. Это ведь тот же любовный акт, только наоборот! Он так умел успокоить, представить все в прекрасном свете! Я тут же решила оставить Лаэннека с его светскими замашками ради Буане с его простотой и «спокойной силой»! За месяц до родов менять врача! Дружный вопль мамы, Ольги, Алена и иже с ними.
Только Жак понял и одобрил меня. Буане и его подключил к моей подготовке к родам без боли! Он объяснил ему, как все будет происходить, чтобы Жак как бы непосредственно участвовал в рождении своего ребенка.
Осада дома на Поль-Думере продолжалась, это стало пострашнее осады Алезии. Не осталось ни одного окна напротив, где не маячил бы телеобъектив, нацеленный на наши окна. Каждый входивший или выходивший слеп от вспышек.
Мне было жаль жильцов дома!
Бедняги, прежде жившие так спокойно, теперь не могли избежать вторжения одержимой толпы в их частную жизнь.
При таком наплыве международной прессы я никак не смогла бы в день Х отправиться в клинику, не вызвав вопящего, щелкающего, ужасающего шквала; поэтому моему врачу, моим родителям, моему мужу и мне самой пришлось срочно принимать меры. Надо было оборудовать родильную в квартире напротив, предназначенной для будущего ребенка. Я связалась с одной специализировавшейся на этом фирмой, и нам доставили множество орудий пыток, достойных Инквизиции. Стены и пол покрыли белым пластиком! Посреди всего этого сверкал сталью стол для роженицы. Были там баллоны с кислородом и азотом, каждый — с манометром, гибкой трубкой и страшной резиновой маской. В стальных коробках прятались маленькие, но острые инструменты. Весь этот устрашающий арсенал был достоин самых жутких фильмов о Франкенштейне. Чтобы не пугать меня заранее, мне не разрешали входить в квартиру напротив. Как все запретное, она манила меня; на какие только уловки я не пускалась, чтобы хоть что-нибудь увидеть сквозь стеклянные квадратики двери, которая тоже была затянута занавеской из белого пластика.