Инквизитор и нимфа
Шрифт:
У здания викторианцев не нашлось места для облезлых рикш и громыхающих бензиновых развалюх. Перед Лаури опустился аэрокар. Обрадовавшись серебристой машине как хоть чему-то привычному в этом громком и грязном мире, Лаури с благодарностью нырнула в прохладный салон. Она уже приготовилась назвать домашний адрес, когда рука нащупала в кармане кофточки плоскую пластиковую карту. Что это?… Ах да. Вигн при прощании приглашал ее посетить какой-то клуб и говорил с такой таинственностью, будто в клубе занимались по меньшей мере изощренными садомазохистскими практиками. Домой девушке совершенно не хотелось. Рассеянно сунув карточку в щель автомата, она откинулась на удобную спинку
Никакого клуба по указанному адресу не обнаружилось. Обнаружилась узкая улочка, застроенная полуразвалившимися бараками, с кучами мусора на тротуарах и шмыгающими в мусоре местными зверьками, смахивающими на земных опоссумов. Остролицые и быстроглазые мальчишки, игравшие в «перескок» у стенки одного из бараков, не сильно отличались от опоссумов. Один из пацанов — из-под носа у него свешивалась длинная сопля, и он постоянно шмыгал, пытаясь втянуть ее обратно, — угрюмо оглядел чистую дамочку, велел обождать и отослал куда-то младшего брата, такого же сопливого. Малыш вернулся минут через пять. За это время Лаури успела одуреть от тяжелого запаха и борьбы с жирными мясными мухами. Мальчишки обменялись парой слов на диком пиджине, после чего младший бесцеремонно ухватил Лаури за руку и потащил в барак. Девушка не понимала, почему еще не сбежала из этих трущоб, — и все же шла за проводником, который тянул ее упорно, как муравей тащит в гнездо дохлую бабочку.
Внутрь здания свет проникал сквозь какие-то щели, которые и окнами-то не назовешь. Стены разрисованы граффити, воздух спертый. Воняет прокисшей едой, немытым телом и сладковатым дымком паса — местного дешевого наркотика. В комнатах мелькали тени, то ли люди, то ли кучи тряпья. Из одной кучи высовывалась большая белая грудь, к груди прижимался грязно-желтый комочек. Женщина кормила младенца. Лаури почувствовала, что ее сейчас стошнит.
Проводник подтащил Лаури к огороженной сеткой платформе грузового лифта. Странно, зачем лифт в двухэтажном бараке? Мальчишка остановился, выпятил нижнюю губу и протянул руку ладошкой вверх. Лаури поспешно выгребла из сумочки кучку мелочи. Пацан равнодушно уронил монеты на пол и соизволил объяснить:
— Кард.
Лаури сунула ему карточку. Мальчишка провел карточку через щель лифтового замка, и замок щелкнул, открываясь.
— Три этажа вниз и прямо по коридору.
«Куда я лезу?» — недоуменно подумала девушка, но все же шагнула на платформу. Дверь за ней захлопнулась с лязгом. Лифт поехал вниз. Подняв голову, Лаури разглядела прижавшуюся к решетке чумазую острую мордочку.
Внизу пахло кровью. Потом, парфюмом, пылью от работающих кондиционеров, резиновыми и пластиковыми матами, но больше всего кровью. Миновав тускло освещенный коридор, Лаури оказалась перед тяжелой железной дверью. Дверь неохотно открылась, и девушка ступила на решетчатый балкончик. В лицо ударил свет прожекторов. Лаури мотнула головой, сощурилась, и тут ее мягко взяли сзади за локти.
— Опять какая-то сучка из репортеров пролезла.
Голос с протяжным техасским акцентом, запах дешевого одеколона и табака. Лаури безуспешно дернулась, но сзади не отпустили, только ярче вспыхнул прожектор.
— Я к Лукасу! — отчаянно выпалила девушка. — Лукас Вигн. Мы встретились на Пушистых островах, в резервации, и он дал мне карточку. Пригласил на представление. Я его давно знаю.
— Его тут многие давно знают, — хмыкнули сзади. — Особенно в заведении Белой Крысы, то есть, простите, Ласки.
— Да не, дядь Роб, она чистая. Она на летучке причалилась. —
— Ну ничё, мы проверим. Скай у нас когда, вечером прибывает? Вот и освидетельствует, с каких там она островов. А пока дамочка посидит взаперти.
Свет прожектора померк, потому что на голову Лаури опустился черный мешок.
Непрошеную гостью запихнули в холодную и маленькую — судя по глухому отзвуку ее криков — комнатенку, швырнули прямо на пол, так и не сняв мешка и не освободив сцепленных за спиной рук. Сначала она вопила, минут пять или десять, потом охрипла, да в мешке и не особенно накричишься. Потом просто сидела, поджав под себя ноги, пыталась согреться и думала о том, что ее вполне могут убить. В жилом комплексе «Санрайз» ходили страшные слухи о желтых и черных районах, о трущобах, где люди исчезают бесследно или появляются оттуда исколотые, израненные, потерявшие память. О том, что там случается с женщинами, лучше и не думать.
Итак, она может умереть. Наверное, это плохо. Наверное, надо испытывать страх. Лаури покопалась внутри, но страха не нашла. Она и кричала больше потому, что надо кричать — так все делают. Ну убьют. Ну подумаешь. Или не убьют. Сделают пластику, сотрут память. Продадут хоть той же Белой Крысе. Страшно? Нет. Не страшно, обидно. Зачем она жила, для чего? Для кого? Лаури скорчилась еще больше. От бетона тянуло стылостью. Холодно. Холодная решетка лицейской ограды. Роса на гравии, на траве, и на руках ее грязь и роса. Холодная предрассветная морось повисла в саду, и в этом тумане стоит мальчишка в серой лицейской пижаме. Стоит, слегка скособочившись, опираясь на левую ногу. Он пришел, хотя едва мог ходить. Пришел, потому что она позвала.
— Марк! — отчаянно и глухо вскрикнула Лаури. — Марк!
В замке брякнул ключ. Лаура рванулась на звук шагов, но, конечно, это был не Марк. Лукас Вигн сорвал мешок с ее головы, подхватил девушку с пола и выругался.
Глава 7
Недостающий элемент
Салливан открыл глаза. Точнее, так — он открыл бы глаза, если бы на глазах оставались веки. Век, увы, не было. Просто наплыл и постепенно сфокусировался белый потолок больничной палаты. Между потолком и Марком обнаружился еще и слой пластика. На картинку набежала красная пелена. Появился механический манипулятор, чем-то промокнул лоб Марка, и пелена на время исчезла.
— Салливан!
От окрика барабанные перепонки завибрировали, словно по ним ударил целый взвод маленьких барабанщиков.
— Милосердное время, что ты с собой сделал?
Кап. Что-то потекло по уголку глаза. Похоже, кроме прочих аппаратов (бледные трубки где-то на уровне груди и предплечий), Марка подключили к штуковине, периодически увлажняющей глазное яблоко. Что ж, в отсутствие слезного канала и век это весьма благоразумно. Отстраненность собственной мысли позабавила его настолько, что он даже попытался улыбнуться. Улыбаться мешала закрывающая рот кислородная маска, и Марк ее убрал.
Справа зачертыхались. Повернув голову, Марк увидел полупрозрачную перегородку. Снова пластик. Похоже, он в инфекционном госпитале. Полная изоляция. Рециркуляция атмосферы. Запечатанный герметично мешок.
Фигура за пластиковой перегородкой нетерпеливо переступила с ноги на ногу.
— Салливан, ты в сознании. Врач сказал, что ты можешь разговаривать, связки и легкие повреждены меньше всего. Говори.
— О чем? — Марк не узнал собственного голоса. Какое-то шипение, хрипы. Похоже, «меньше всего» тут понятие относительное, недаром во рту привкус крови.