Иной смысл
Шрифт:
Так больно — физически — ему не было со дня трансформации.
Небо на закате окрасилось алым и вскоре погасло — зимний закат короток и редко ярок.
Боль понемногу отступала — Коста почти видел, как повышается до предельной границы количество эндорфинов, как запускаются механизмы регенерации, ускоренной до недостижимого уровня. Теперь нужно было поторопиться.
Левая рука уцелела, зато плечо правой было раздроблено — оно пострадало больше, чем что-либо еще. Придется обойтись одной рукой.
Превозмогая вспыхивающую при каждом движении жгучим пламенем боль, Коста сел, упираясь в землю крылом. С трудом дотянулся до ноги, положил пальцы на согнутую в том месте, где суставов просто не могло быть, голень, резко дернул, ставя на место.
Крик сорвался, застряв в горле. Перед глазами потемнело.
Но буквально через минуту он уже тянулся к следующему перелому…
Умная и чертовски сложная машина, в которую Закон превратил его тело, могла очень и очень многое. Например, сложить из кое-как поставленных на место осколков плеча — здоровые, без следов дробления, кость и суставы. Но вправлять переломы — не умела. Если бы Крылатый оставил ногу переломанной под углом в сорок градусов — она могла бы так и срастись. Как-то раз ему даже пришлось потом заново ломать самому себе кости.
Когда Коста закончил, тонкий серп растущей луны поднялся высоко над горизонтом. Крылатый поднялся на ноги, осторожно, медленно расправил крылья, вытянул руки, проверяя, все ли в порядке. Его все еще слегка мутило, в животе сворачивалась тугим клубком отложеннаяболь — но это все уже не имело особого значения. Он мог летать и сражаться, а все ушибы и царапины, отбитые внутренние органы и прочие менее значительные повреждения вполне могут подождать до ночи, когда он ляжет спать и восстанавливаться. Но что это вообще было?
Коста глубоко вдохнул, медленно выдохнул, снова вдохнул. Опустился на смерзшийся снег, скрестил ноги, закрыл глаза, погружаясь в полумедитативное состояние. Здесь не было места эмоциям и желаниям, разум легко отбрасывал привнесенное, и оставалась лишь самая суть. Четко и коротко формулируя вопросы, Крылатый достаточно легко получал от себя такие же четкие и короткие ответы.
«Я хотел умереть? Нет. Я хочу жить? Да. Я пытался убить себя? Да. Почему я пытался убить себя? Потому, что считал себя не вправе жить. Сейчас считаю себя не вправе жить? Нет. Утром я считал себя не вправе жить? Нет. Я узнал что-то, что заставило меня так считать? Нет. Тогда почему я вдруг так решил?
Потому что кто-то захотел, чтобы я так решил».
По бледным губам скользнула тень злой улыбки. Что ж, хорошо. Недолго можно поиграть и по чужим правилам. Но вначале надо узнать ответ на еще один вопрос…
Коста сосредоточился на секундах падения, заставляя себя вспомнить и заново пережить эмоции, испытанные за этот краткий промежуток времени.
Сначала была боль, ненависть и отвращение к себе. Мгновенное принятие решения — и ни с чем не сравнимое облегчение от понимания: сейчас все это закончится. Свободное падение, приближающаяся с пугающей скоростью земля — и… Вот оно!
Полоснувшая по нервам угроза. Сигнал страшной, смертельной опасности — и не в падении дело, нет, не в падении, здесь что-то другое… кто-то другой! Вмешательство? Нет, вмешательство было раньше, и Коста его не заметил, проморгал и едва не поплатился жизнью. Но если не понимание того, что решение было принято не им — то что?
Неуловимый, слишком быстро проскользнувший образ. Знакомый, но старательно забытый. Разметавшиеся по подушке темные волосы, огромные серые глаза, в которых ни тени страха, только спокойное тепло и… что-то еще, чему Коста не знал имени. Припухшие от поцелуев — его поцелуев! — губы, на которых играет счастливая, хоть и усталая улыбка. Тонкие пальчики, расправляющие смятые белые перья, радостный негромкий смех, осторожные объятия.
Почему он вспомнил ее? Еще одна жертва и, быть может, жертва в гораздо большей степени, нежели те, кого он убил. Брошенная на произвол судьбы девочка, которая не смогла забыть странную, страшную, прекрасную ночь с крылатым чудовищем в почти человеческом облике. Почему он ее вспомнил именно в тот миг?
Сейчас этот вопрос занимал Косту гораздо больше, чем другой: кто же пытался его убить? Или не убить?
Он открыл глаза, тряхнул головой, отгоняя лишние мысли. Сейчас следовало добраться до укрытия, где он будет в безопасности. Там можно и расслабиться, позволяя телу закончить восстановительные процессы, и все обдумать, и, наконец, поесть — чудовищное ускорение метаболизма при регенерации потребляло столь же чудовищное количество энергии.
Коста чуть приподнялся, меняя положение ног. Напрягся, с силой оттолкнулся, на мгновение вытягиваясь отпущенной тетивой, и с силой взмахнул крыльями, медленно, но верно поднимаясь все выше. Оказавшись метрах в четырехстах от земли, он направился к городу, стараясь одновременно и не терять высоту, и как можно реже делать сильные махи — вывернутые плечи, треснувшие и не зажившие до конца кости, еще не полностью восстановившиеся сухожилия вынуждали двигаться с максимальной осторожностью.
Летать ночью над городом, оставаясь незамеченным, было легко — люди не имели привычки смотреть в небо, тем более ночное и зимнее. Ну чего там может быть нового? Все как всегда. Спутник Терры, гигантские газовые шары, искусственные спутники и космические станции международных масштабов, заходящие на посадку корабли с Луны — все видено неоднократно еще в детстве, когда зачем-то глядели часами в небо. Теперь смотреть не на что, ничего не изменилось. Все важные вещи, серьезные — они под ногами или в руках. В небе важного нет и быть не может, это всего лишь небо.
Крылатого они тоже не видели, хотя Коста практически не маскировался.
Кольцо трущоб, опоясавшее Санкт-Петербург, хоть местами и разорвано центральными трассами, но тем не менее плотно сжимается вокруг Питера. Здесь, как ни странно, приходилось соблюдать наибольшую осторожность — жители трущоб имели привычку ждать опасности с любой стороны, в том числе — с неба. Над Питером Коста летел уже свободнее.
Проспекты, яркие рекламы, серебристые стрелы метроконструкций, по которым стремительно проносятся обтекаемых обводов поезда, на обоих уровнях улиц — сплошные потоки автомобилей и флаеров, по тротуарам — немногочисленные уже прохожие… Громады торговых и развлекательных центров, жилые небоскребы, похожие на муравейники, только совершенно безликие. Вечерний шарм Питер утратил давно — его сохранил лишь Петербург, центр города. Там остались и старинные, хоть и тщательно отреставрированные, здания, и золотые шпили, и купола превращенных в декоративный элемент храмов, и даже разводящиеся каждую ночь, невзирая на время года, мосты. Там осталось все — и не осталось ничего. Когда сердце города отобрали богачи и дельцы, сердце перестало биться, хотя и сохранило внешнюю красоту и иллюзию жизни.
Усиливающаяся метель мешала лететь, не рискующий пользоваться крыльями в полной мере Коста то и дело проваливался в воздушные ямы и думал уже: не опуститься ли на крышу метропоезда, на нем добравшись максимально близко к укрытию? Идея заслуживала внимания, и Крылатый чуть изменил направление, планируя пересечь район наискось и добраться до ветки, ведущей к его логову.
Торговая улица, [18] причудливое строение отеля, окруженное семью тридцатиэтажными домами, — странный архитектурный ансамбль. Чуть дальше — два торговых центра-близнеца, отличающихся только цветом наружной обшивки стен…
18
Торговая улица— новое название Торжковской улицы.