Иноземец
Шрифт:
— Нади, — проговорил он, — вы забыли мой вопрос?
— Нет, пайдхи-чжи.
— Но отвечать не намерены.
Чжейго пригвоздила его желтым, светящимся взглядом.
— На Мосфейре задают такие вопросы?
— Всегда.
— А у нас — нет, — отрезала Чжейго и двинулась через всю комнату к дверям.
— Чжейго, скажите, что не сердитесь.
Снова тот же взгляд. Она остановилась перед смертоносным квадратом ковра, отключила его и снова посмотрела на Брена.
— Зачем задавать бессмысленные вопросы? Вы все равно не поверите никакому ответу.
Ее слова поставили его на место. Сделали чужим и заставили осторожно подбирать слова.
— Но
— Значит, все-таки ваш ман'тчи не с Табини?
Опасный вопрос. Смертельно опасный.
— Конечно с ним!.. Но что, если у кого-то два… два очень сильных ман'тчиин?
— Мы называем это испытанием характера, — сказала Чжейго и открыла дверь.
— Мы — тоже, нади Чжейго.
Он все-таки завладел ее вниманием. Черная, широкоплечая, внушительная, она стояла на фоне светлого прямоугольника — в коридоре освещение было ярче. Стояла так, словно хотела что-то сказать.
Но тут назойливо запищала карманная рация. Чжейго лаконично поговорила со штабом, снова спросила, где Банитчи, и штаб сказал, что из лаборатории он уже ушел, но сейчас на совещании и отрывать его нельзя.
— Спасибо, — сказала она в рацию. — Передайте мое сообщение. — И, уже Брену: — Обе проволоки будут активированы. Ложитесь в постель, нади Брен. Если понадоблюсь — позовите, я буду снаружи.
— Всю ночь?
Несколько секунд тишины.
— Не выходите в сад, нанд' пайдхи. Не стойте перед дверью. Будьте благоразумны и ложитесь в постель.
Она закрыла за собой дверь. Проволока автоматически включилась — так он решил. Потому что она поднялась, когда защелкнулся замок двери.
И все это — и Чжейго, и проволока — в самом деле нужно, чтобы охранять мой сон?
И где Банитчи? И что означал этот обмен вопросами, эти разговоры о верности? Он не мог вспомнить, кто первым затронул эту тему.
Возможно, Чжейго отказалась от спора с ним — но сейчас, на краю сна, когда ему больше всего хотелось спокойствия мысли, он не был уверен даже, кто этот спор начал и кто на нем настаивал или с каким намерением. Плохо справился. Весь вечер с Банитчи, а потом с Чжейго, прошел в напряжении, на грани, как если бы…
Сейчас, когда он прокручивал в мыслях последний разговор, ему казалось, что Чжейго пыталась что-то выведать так же настойчиво, как он сам, хотела узнать что-то, все время — ловила каждую возможность, подталкивала, вызывала на разговор, была готова стерпеть обиду и самое худшее истолкование своих слов. Может быть, просто сказывалась неопытность Чжейго в общении с пайдхи — он больше имел дело с Банитчи и обычно надеялся, что Банитчи все растолкует ей. Но никак не получалось вычислить, почему Банитчи бросил его в этот вечер — ничего не приходило в голову, кроме самого очевидного ответа: что Банитчи, как старший в этой паре, был озабочен более важными для властителя делами, чем какой-то пайдхи.
И, насколько можно судить, ни я, ни Чжейго не добились в споре полного преимущества, ни один из нас не вынес из разговора ничего полезного, что можно обдумать и сделать выводы, — лишь еще одно напоминание и мне, и ей, насколько глубока разница и какой опасностью может обернуться в любую минуту эта непреодолимая граница между атеви и людьми.
Не удалось даже донести смысл, растолковать свою точку зрения одной-единственной женщине-атева, высокообразованной, непредубежденной и имеющей все основания внимательно слушать. Как же тогда удастся передать хоть что-то какому-нибудь совету не в диалоге, а с помощью
Отсюда исходит красота, считают атеви. Несчастливое не может быть прекрасным. С несчастливым нельзя спорить или воздействовать доводами разума. Правильные числа должны складываться, а равное распределение даже в простом букете цветов — это выражение враждебности.
Одному Богу известно, что выразил я в этом разговоре с Чжейго такого, чего вовсе не собирался выражать…
Он разделся, он выключил свет и бросил опасливый взгляд на гардины, которые ничем не намекали на присутствие смертоносной проволоки — или таящегося убийцы. Он лег в кровать — не в том конце комнаты, свежий воздух из решетчатых дверей не доходил сюда по прямой.
И вечерний бриз был слишком слаб, чтобы сюда достать.
Он не собирался спать, пока не переменится ветер. Можно смотреть телевизор. Если телевидение работает. А это сомнительно. Если уж случалась авария, ее не устраняли всю смену. Он смотрел на гардины, он пытался думать о деле, которое обсуждалось в совете… но мысли его снова и снова возвращались к этому утру, к аудиенц-залу, к Табини, объявляющему эту проклятую месть, которой Брен вовсе не хотел — определенно он не хотел такой рекламы.
И этот проклятый пистолет — перенесли они его или нет, когда двигали кровать?
Он не в силах был терпеливо лежать и гадать, нашел кто-то оружие или не нашел. Он встал и пошарил рукой под матрасом.
Пистолет был на месте. Брен медленно выдохнул, влез на кровать, опершись коленом, и нырнул под простыню. Снова лег и уставился в темнеющий потолок.
Не раз за несколько быстролетных часов сегодняшнего утра подвергал он сомнению то, что как будто бы твердо знал. Как ни близки были они с Табини в некоторых делах, он сомневался, что хоть когда-нибудь сумел заставить Табини понять что-то новое, чего Табини не узнал раньше, от предшественника Брена на посту переводчика. Он проводил лингвистические изыскания. Диссертация, которая открыла ему дорогу к должности пайдхи, была солидной работой: анализ форм группового множественного числа в диалекте атеви-раги, которым Брен по праву гордился, но не такое уж это было открытие, просто завершение этапа, и к этой работе он многое сумел прибавить с тех пор благодаря терпеливой и свободной от религиозности помощи Табини.
Но временами их совершенно не понять, ни Табини, ни Тайги и Мони, и одному Богу известно, до чего додумаешься насчет этих новых слуг — ну и мрачные физиономии! — которых навязали Банитчи и Чжейго, — но это снова будет долгий труд. А пока что попал в страшную кашу, которую сам и заварил — не улавливал нюансов и впутался в какой-то идиотизм, которого самому не понять. Так недалеко и до полного провала. А ведь еще мечтал когда-то, что хватит таланта повторить успех первого пайдхи: тот сумел перешагнуть лингвистическую пропасть, сдвинуться с мертвой точки на уровне принципиальных понятий — да еще в самый разгар войны…