Инспектор и «Соловей»
Шрифт:
— Проходи в комнаты, нечего на лестнице торчать.
Едва я переступил порог, первый спрашивает:
— Бриллиантики принес?
Я сразу понял — не на того попали. А хозяева сидят будто по рукам и ногам связаны и только глазами туда-сюда водят. Решил притвориться непомнящим родства. Спрашиваю, о, каких бриллиантах речь идет? Я их сроду в руках не держал. По мне, осколок стекла и камешек — одно и то же. Впрочем, оно так и было.
— Зачем же ты в ювелирном прошлой ночью стеклышки оставил, а камушки унес?
— Вы меня с кем-то путаете, — настаиваю на своем.
— Сейчас проверим, — отвечают. И начинают меня обыскивать. Нашли под подкладкой зелененькие бумажки. Зашелестели.
— Успел продать. Теперь придется за границей их искать.
— Не имел я никаких бриллиантов, — пытаюсь оправдаться.
— Откуда доллары?
— Пиджак на толкучке куплен.
— Моя хата с краю, — усмехнулся один из них. — Этот номер не пройдет. Поедем в отделение — там разберемся.
Так началось дело о похищенных долларах. Случайно попался. На пустяке. Разумеется, на следствии и суде я всю вину взял на себя. Ирина к этому делу никакого отношения не имела, она не знала, чем я промышляю… денег она в глаза не видела. Может быть, мне поверили, а может, не хотели раздувать большую историю, но ее даже в качестве свидетельницы не вызвали в суд. Срок мне дали небольшой. Два года. И отправили в тюрьму неподалеку от Новгорода.
Впрочем, какая это была тюрьма? Дом общественно-полезных работ — назывался. По нынешним временам это дом отдыха. Немного работы и очень много бесед. Их проводили и начальники и десятка два воспитатели. Все хотели из нас сознательных граждан сделать.
Меня, как слесаря, определили на работу в мастерскую. Разрешили и в город выезжать на поиски материалов. Частенько ко мне наведывалась Ирина. Не оставила меня в беде. Все каялась, что не послушала меня и медлила с отъездом. Привязалась ко мне пуще прежнего, да и я в ней души не чаял. Считали мы дни, сколько мне еще осталось в заключении быть. В общем, казалось, что все пойдет на лад и к старому возврата не будет.
Однако нашим мечтам не суждено было сбыться. Все обернулось как дурной сон.
Мне оставалось отбывать наказание около трех месяцев, и тут обитатели исправительного дома узнали, что началась война. Через несколько дней город бомбили и мы увидели, что и без того немногочисленная охрана оставила нас в полном безвластии. Город опустел. Прикатившие к нашему дому немецкие мотоциклисты заняли все входы и выходы, но сами в тюрьму не заходили. Видимо, боялись или ждали особых распоряжений. Так продолжалось несколько дней, пока не прибыл какой-то немецкий офицер. Под его руководством началась поголовная проверка всех заключенных. Мы не боялись. С прежней властью состояли в контрах, от нее пострадали. Немцы каждого расспрашивали, за что отбывает наказание, на какой срок осужден. И мы без зазрения совести врали, что кому в голову взбредет. Кое-кому немецкий офицер предлагал поступить на службу к новой власти, но большинство отвечало на такие предложения уклончиво, ссылаясь на то, что нужно это дело обдумать, приглядеться. Короче — почти всех заключенных выпустили на волю. Дошла и до меня очередь предстать перед немецким начальником. Он спросил:
— За чего тебя присудил?
— Хотел границу перейти, в свободный мир попасть, — соврал я, не моргнув глазом. К такому ответу я подготовился заранее.
Немец расплылся в улыбке. Понравился мой ответ.
— А теперь свобода и новый порядок пришел к тебе. Будешь сотрудник?
— Герр офицер, рад бы стать сотрудником, — говорю, — да вот беда — жена у меня в Ленинграде. Надо бы с ней посоветоваться.
Немец недовольно повел головой и проговорил:
— Нету город Ленинград, есть Питербург. Унзер армее через два неделя забирайт город. Я тебе давал аусвайс, поехал свой жена и приходил на наша служба. Гут?
— А может, вы мне сейчас дадите пропуск? —
— Невозможно. Город ми окружайт, но еще нет генеральный штурм. Пока иди работай.
Так мне стало известно, что путь в Ленинград закрыт. Да и не знал я, осталась ли моя Ирина в городе или эвакуировалась. Надо было переждать некоторое время. Может, и впрямь немцы займут Ленинград. Взяли они ведь многие города. Тогда и я вслед за ними подамся в город. Узнаю о судьбе Ирины. С такими мыслями я вышел из дома, в котором провел почти два года.
Город я знал хорошо, но куда ни приходил всюду меня преследовали неудачи — не то что работой негде было разжиться, в куске хлеба отказывали, когда говорил, что меня из тюрьмы немцы выпустили. Несколько дней скитался без крова и пищи. Совсем одичал. Тогда я переменил тактику. Стал говорить, что вышел из окружения и пробираюсь на восток к своим, и представьте себе — находилось немало сердобольных женщин, которые украдкой подкармливали меня. А одна даже позвала меня к себе на житье. На окраине города жила с двумя малыми детками. Боялась лихих людей. Помог я ей по хозяйству управиться, дровишек на зиму заготовил, сена накосил для коровы. Рассчитывал я здесь зазимовать или хотя бы дождаться пока смогу об Ирине разузнать. Сидели мы как-то поздним вечером с хозяйкой в теплой горнице и вспоминали довоенную жизнь. Расслабился я и не в пору разоткровенничался. Рассказал ей, кто я таков откуда в этих местах появился. Вижу моя собеседница побледнела и волнуется, а потом тихо проговорила:
— А я думала ты от войска нашего отбился. Ну, значит не жить нам в этом дому. Либо я детишек возьму и подамся в белый свет, либо тебе надо отсюда уходить.
Утром я ушел. И больше на этой улице не появлялся.
Уйти-то ушел, а куда? Где найти пристанище? Живому человеку есть-пить надо. Направился к начальнику тюрьмы, думал просить, чтобы взяли меня снова за колючую проволоку. Только я вышел на тюремную улицу, вижу переполнена моя обитель: пленных здесь разместили.
К тому времени немцы в городе разные конторы открыли, магазины, рестораны. Тыкался-мыкался я — нигде работы не дают. Заколдованный круг и только. Как мимо ресторана идешь, зло берет: едят, пьют, а у тебя уж несколько дней во рту и маковой росинки не было. И вспомнил о своем райском довоенном житье. А ведь и здесь контор немало. Немецкие сейфы мне знакомы. Добуду на пропитание. Хоть отмычки надежной под рукой не было — приспособил какую-то железку. Присмотрел контору побогаче. Охраны никакой. Надеялись немцы на свои приказы: за воровство — расстрел. По хрустящему снегу зашел с тыльной стороны дома и без особых трудов открыл оконную створку. Нашел комнату, в которой сейф стоял. Боялся, что этот немецкий шкафчик будет с каким-нибудь секретом или сюрпризом и с ним придется повозиться. Но мои опасения не оправдались. Обычный ящик — я такие запросто гнутым гвоздем открываю. Через несколько минут растолкал по карманам пачки с оккупационными марками, потом прикрыл за собой окно и смотался от этой конторы подальше. Ночной снег прикрыл следы.
План у меня был: с этими марками уйти подальше от этого города. Но сперва нужно было запастись продуктами, ксивы, надежные добыть. Пришлось одну пачку марок распечатать и отправиться на городской рынок. Не стану вам рассказывать об этих базарах времен войны. Наверно, они все были похожи друг на друга. Все здесь продавалось, точнее, обменивалось. Деньги цены не имели. Только вещи и продукты. Сапоги менялись на мешок картошки, ведро муки на пять коробков спичек. На человека, предлагавшего за товар деньги, смотрели как на свалившегося с луны. Только одна пожилая женщина, торговавшая пирожками и кислым молоком, бойко предлагала: