Инспектор и «Соловей»
Шрифт:
— Я ни разу не была в ресторане. Это не в моих правилах.
— Ради такого случая можно нарушить правила.
— Ладно, — согласилась Ольга. — Сбегаю скажу подругам, чтоб не ждали меня на репетиции. Давайте отнесу ваш чемоданчик в камеру хранения.
Старая вахтерша крикнула им вслед:
— Ольга, поздно не возвращайся. Дверь не открою.
Как только они устроились за столиком, Ольга спросила:
— Откуда вы приехали?
— Два года был отключен от всех этих благ, — сказал Василий, обводя взглядом зал ресторана. — А теперь снова начинаю вести нормальный образ жизни.
—
Василий отпил глоток вина, а затем сказал:
— Разве это имеет значение! Он жив, здоров. Просил меня выполнить его поручение. Теперь я считаю его приятным. Я должен вручить вам три тысячи рублей.
— Я не нуждаюсь в деньгах. Мне отец нужен.
— Напрасно отказываетесь. Он их заработал с большим риском. Судьба матери вам известна? Отец только чудом остался жив.
— О маме мне говорили в общих чертах. Я догадывалась, что мои родители на какой-то опасной работе. Скоро я смогу увидеть отца?
— Все зависит от обстоятельств. Но полагаю — не скоро.
— Понимаю. Я так истосковалась по родному человеку. Как он выглядит?
— Держится старик и других держит в руках.
Василий задумался. Выпил вина и сказал:
— Хороший человек ваш отец. Мечтает поселиться на морском берегу и развести огород.
— А вы сюда надолго? Можно, я буду с вами встречаться, расскажете мне все, что знаете о маме, об отце. Я так смутно помню родителей, что иногда мне кажется, что их вообще не было.
— Буду рад видеть вас. Не знаю, сколько здесь пробуду. Надо подлечиться и выполнить одно дело. Надеюсь, вы мне поможете? Нужна комната.
Ольга сразу ответила:
— Рядом с больницей живут мои знакомые. Они уезжают работать на Сахалин и сдают квартиру. Пойдемте к ним.
Так Василий еще раз переменил свой план и остался в Кишиневе. На этот раз из-за Ольги. Он влюбился с первого взгляда.
Прошло несколько месяцев. Василий и Ольга часто встречались. И она стала его женой. Сперва ее удивило, что он пошел работать на завод рядовым слесарем. Но он сказал: этого требует дело, и она поверила. Верила она и тому, что как только закончится дело, ради которого он приехал сюда, они уедут и может быть увидятся с Калугиным.
Петр Павлович добрался до колонии теплым летним утром. Начальника предупредили о цели приезда. Инспектора приняли любезно, помогли устроиться. В его распоряжение предоставили все материалы, имеющие отношение к Калугину. По сводкам оперативных работников за время пребывания в колонии Калугин не нарушал распорядка, на работу выходил регулярно.
Вечером инспектор беседовал с начальником колонии, Светлый, добротный костюм ладно сидел на инспекторе. Отутюженная сорочка была чиста как первый снег.
— Вы и впрямь похожи на писателя, — сказал начальник. — Вот что делает с людьми цивилизация, — пошутил он и продолжил: — Сейчас приведут Калугина. Мы его предупредили, что им интересуется писатель. Под столом сигнализация — если кто из нас понадобится, — нажмете кнопку. Желаю успеха.
Он удалился. Через несколько минут конвойный привел Калугина. Он был чисто выбрит. Изменился. Но похож на того человека, чью фотографию инспектор видел в Москве. Старик представился.
—
Калугин кивнул.
— Сигареты на столе. Курите.
Калугин взял сигарету. Сделал глубокую затяжку.
— Хороши болгарские сигареты. А здесь только «Памир». Один курит — четверо кашляют. Так что вас интересует?
— Я собираю материал для книги. Мне посоветовал обратиться к вам полковник Коршунов. Помните его?
— Как же не помнить? Он нас на последнем деле взял. А следствие уж вел другой.
Помолчали, потом старик спросил:
— Роман будете писать? Значит, меня вроде бы в герои хотите произвести.
— Не совсем в герои и не в очень положительные. Сами понимаете.
Он рассчитывал расшевелить собеседника, направить разговор в желаемое русло. Калугин, докурив сигарету, погасил ее об стол и неожиданно зло сказал:
— Никакой ты не писатель. Я тебя в МУРе видел.
Петр Павлович и бровью не повел.
— Ошибаетесь. Я там никогда не бывал. Почему вы так подумали?
— Глаза уж больно цепкие. Смотришь, будто фотографируешь. Так все из вашего брата смотрят.
— Писатель тоже старается рассмотреть и запомнить любопытных людей. Если хотите рассказать о вашей жизни я готов выслушать. Нет — распрощаемся. Найдутся другие.
— А выйдет мне какое от этого облегчение? — спросил Калугин.
— Ничего не могу обещать.
— О моей жизни не один роман можно написать.
Настала очередь инспектора ответить колкостью:
— Но они не войдут в серию «Жизнь замечательных людей».
— Вы правы. В общем невезучий я. Еще на воле приметил: стоит мне надраить штиблеты — обязательно дождь пойдет. Грязные одену — на улице сухо и чисто. Так и жизнь моя пошла: не в жилу. Вот и сейчас: в кои веки удостоился с писателем поговорить, так он на сотрудника МУРа смахивает. Ладно, мне терять нечего. Где наше не пропадало! Да, не везет мне в жизни. Что ни задумаю, все наоборот получается. Хотел честно жить — нашелся гад, который на дело подбил. А полковник Коршунов тут как тут и повязал нас. Вот в таком ключе прошу понимать мой рассказ. Записывайте. Или у вас магнитофончик потайной имеется?
— У меня память лучше записной книжки и магнитофона.
— Вот и хорошо. А я уж многое забывать стал. Сами понимаете — не на курорте.
Калугин закурил. Он наслаждался сигаретой.
— Начну по порядку. Было это еще во времена нэпа. Работал я на небольшом заводе в Ленинграде. Слесарным делом занимался: ключи, отвертки, стамески разные мастерил. Все шло нормально, покуда хозяин не задумал сейф с каким-то секретным замком приобрести. Как-то случилось: захлопнул конторщик дверцу, а ключ внутри остался. Замок сработал автоматически. Ребята на скорую руку разные ключики пилят. Но ничего не берет — замок секретный. Подошел я к этому сундуку железному, осмотрел замочную фигуру и смекнул, что шестеренки там должны быть, как в часовом механизме, а шестеренку эту с места сдвинуть можно, если на зуб нажать. Выточил я быстро отмычку, добрался до шестеренки. Миллиметр за миллиметром прокручивал, и сдвинулась она с места. Сработал механизм, открылась дверца.