Инстинкт № пять
Шрифт:
Итак, он богат. Свободен, как птица. Молод. Одарен таинственной силой. И ему только-только шестнадцать лет. Он обеспечил старость родителей, назначил тетушке солидный пенсион. Поступил в университет и… и тут грянул 1939 год. Началась Вторая мировая война. Немцы заняли Польшу. Ах, Хейро! Спасаясь от тевтонцев, юноша ринулся на восток и однажды добрался до красной Москвы.
Здесь на жизнь Августа Эхо падает глубокая тень — вся дальнейшая судьба великого ясновидца засекречена. Все, что я могу позволить себе сказать, легко уместится в несколько слов: он достиг вершин и стал пленником своей силы.
На этом месте и я пристраиваю
Отныне все обстоятельства расставлены по порядку событий, и я могу наконец вернуться к тому моменту, где я прервал свой рассказ. К пробуждению после кошмара в ночном поезде. И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, по роду и подобию ее, и дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле.
— Очнись, Герман! — сказал генерал.
Он похлопывает меня по щекам жесткой рукой.
Я оглядываюсь по сторонам: пропал из глаз проклятый поезд, исчез колдовской лес с волчьими тропами, вместо лица незнакомки — лицо учителя.
Я сижу в специальном кресле в знакомой комнате для учебных атак. Врач отстегивает тугие эластичные петли на запястьях, освобождая руки от подлокотников. Я вернулся живым из могилы.
Лицо генерала выражает досаду и нетерпение. Увидев, что я уже пришел в себя, он оттягивает безжалостным пальцем нижнее веко, изучая сетчатку глаза. Я знаю — мои белки красны от прилива крови.
— Ты узнал ее имя? Ну! Отвечай же!
Два офицера охраны молча переносят — как тень в Аиде — мое безжизненное тело на медицинский диванчик, обтянутый бездушной клеенкой. Эхо следует за мной. Как всегда, элегантный до мелочей: с бутоном гардении в петлице штатского пиджака, с белоснежной чашкой черного кофе в ухоженных пальцах, — он нависает над моим несчастным лицом голым черепом варана.
— Поздравляю, Герман! — говорит он в самое ухо. — Ты вернулся с того света.
И увидел Бог, что это хорошо.
Я с трудом разлепил запечатанный рот.
— Спасибо, генерал, — мои губы неуклюжи, как улитки в холодный день на виноградной лозе.
— Ты узнал ее имя?
Ноздри ясновидца оглядывают мои глаза. Я вспоминаю имя, которое прочитал в загранпаспорте незнакомки, и пытаюсь сказать: Лиза Розмарин…
Но генерал сам читает ответ в моей голове.
— Мм-да… — мрачнеет медиум и отпивает глоток кофе, — Розмарин… Вот оно что! Хейро и тут не ошибся. Правда, он назвал мяту и флокс, но все равно наступил на хвост истине. Ведь цель у всех трех одна — эти цветы должны перебить дух тления. Флоксы и мяту кладут в гроб с мертвецом, а священным розмарином жрецы затыкают ноздри, чтобы душа не мутилась от запаха крови во время жертвоприношений… это букет на мою могилу… хмм…
Я не отвечал.
Только тут генерал позволил своим чувствам плеснуть наружу:
— Прекрасно сработано, Герман! Завтра ей конец.
И был вечер, и было утро: день третий.
Часть вторая
Рассказ четвертый
Я хоронила мертвую птицу, а плакала над собой.
Вырыла руками в песке посреди дюн неглубокую ямку и уложила в могильную норку пернатое тельце. Сложила крылья: так складывают руки на груди у мертвеца, тесней
Мы бросились в дом, но было уже поздно — бедная птица была мертва. Лежала на пегой спинке, раскрыв клювик. Я чуть не разрыдалась: дура, ведь ты же неудачница! Зачем ты тронула кукушку несчастной рукой и угостила крохами от своих бед?!
Когда я вынула невесомую тушку из корзины, то увидела рябое яйцо, которое кукушка снесла перед самой смертью. Оно было еще капельку теплым. Я беру его в руку — и бац! Оно вылетает из пальцев на пол — всмятку! Ну полный облом… вся моя жизнь укушена змеей невезухи. Даже Термина это заметила: «Лиззи, вас кто-то сглазил».
И вот я сгребаю ладонями могильный холмик из сыпучего песка. Отмечаю бугорок сухой веточкой ивняка и бреду отрешенно по безлюдному пляжу к морю — ополоснуть руки в пенной воде.
Море! В тот солнечный апрельский денек оно смотрелось хмурой озябшей далью весенней Балтики и только на самом горизонте вдруг начинало маняще и жарко сверкать солнцепеком ртути. Волны набегали на берег с пенным клекотом и жадно клевали мою маленькую виновную красную руку. Закатав джинсы и сняв кроссовки, я забрела в мелководье. Бррр! От холода по ногам — ожогом — побежал морозец гусиной кожи. Боже, еще никогда я не была так одинока! Я с надеждой смотрела на запад поверх зеленого моря в белых барашках. Там осталась моя свобода. Там мои друзья-клоуны из театрика на колесах. Там свернута на шкафу трубочкой моя афиша, на которой хохочет во весь накрашенный рот клоунесса Катя Куку.
В морской пучине под жемчужиной слабого солнца виден только один пограничный катер с российским двуглавым орлом на борту. Отсюда до границы с Финляндией чуть больше десяти километров. Наморщив лоб, я думала только об одном: как пересечь границу и бежать из России.
Но я опять забежала вперед и порвала связную нить рассказа.
Так вот…
Наш роман с Марсом начался в Праге, а закончился в Москве, после того, как я стала его женой.
Странно, что без памяти влюбившись, влюбившись первым зрелым чувством, я при этом прекрасно понимала, с кем имею дело. Он был из парвеню, из новых русских выскочек, богач последнего времени. И не был он наемным убийцей, как тогда эффектно представился в пражском кафе! Да, от его манер несло уголовщиной. Но он был настоящим зверем до мозга костей, ни капли фальши. Страстный жестокий зверь на охоте. Он явно занимался темными делами. Но делами, а не делишками! И мне это нравилось. Я не люблю правильных людей, которые живут по линейкам чистописания. Чистоплюи, жизнь — не школа хороших манер! Мне важно чувствовать, что мой Марс при случае может взять и убить. Например, убить, защищая меня. Или наоборот — влюбиться с первого взгляда и не убить.