Инстинкт женщины
Шрифт:
— Тогда — договорились, — решительно сказал Рашковский. — Проверяйте ее еще несколько дней, а затем оформляйте на работу и высылайте ко мне в Лондон. У меня через неделю важные встречи в Париже, и мне нужен будет свой секретарь, а не штатный переводчик, который наверняка будет осведомителем французской контрразведки. Я сегодня заходил к адмиралу, чтобы уточнить, кем ему доводится Чернышева. Он подтвердил, что она дочь его друга — дипломата. Думаете, адмирал тоже подставной?
— Нет, — улыбнулся Фомичев, — о нем я слышал. Он настоящий адмирал. Я его помню, когда еще он служил
— Может, тогда и биография ее выдуманная? — спросил, заметно нервничая, Рашковский. — Может, она придумала своего папу-дипломата? И вообще все придумано?
— Нет, — снова сказал, став серьезным, Фомичев, — мы проверили и эти факты ее биографии. Отец Марины действительно был известным дипломатом, его многие помнят в МИДе. У него было две изданные книги. В одной есть фотография, где он стоит рядом со своей дочерью. Сейчас мы проверяем эту фотографию, и эксперт, к которому мы обратились, считает, что на фотографии изображена именно Чернышева.
— А может, вы, — издевательски спросил Рашковский, — сами сравните ее череп с изображением на фото? Не хватит ли ерунды, Леня?
— Я ничего не имею против нее, — сдался Кудлин. — Просто прошу тебя подождать еще три дня до твоего отъезда. Обещаю, что через три дня скажу свое окончательное мнение. Возможно даже, что она улетит с тобой.
— Надеюсь, — кивнул Рашковский. — Мне нужен человек, который бы работал с нашими документами. Ты ведь сам знаешь, как важно найти такого человека.
— Которому ты сможешь доверять. Хотя бы немного, — добавил Кудлин.
Рашковский посмотрел на него уставшими глазами. Затем встал и подошел к окну. Окно его кабинета выходило во внутренний двор. На этом настаивал Фомичев, когда они переезжали в новый офис.
«Анна, — подумал вдруг Рашковский, вспомнив дочь и сжимая кулаки, — я, конечно, уеду. Но кто-то мне все равно ответит за нее». Кто бы ни отдавал приказ. Он все равно найдет и уничтожит этого человека.
Глава 24
Магнитофонную запись беседы имел не только Кудлин. Через полчаса после разговора ее доставили Циннеру. На следующий день он сидел в конце коридора, ожидая, когда после обеда Марина зайдет к нему. Он по-прежнему сидел один, словно не доверяя даже тем офицерам Службы внешней разведки и МВД, которые осуществляли прикрытие Чернышевой.
— Поздравляю, — иронично процедил он, когда Марина вошла в кабинет. — Вы все же не до конца выполнили мои рекомендации. Некоторые вопросы мы с вами конкретно обговаривали. Вы думаете, я трачу на вас время только потому, что мне нечем заняться? Меня уже и так неохотно отпускают к вам.
— Вы опять недовольны? — Она села за стол и улыбнулась. — А мне показалась, что Вениамин Денисович остался доволен.
— Даже слишком доволен, — подчеркнул Циннер. — Хотите послушать, что именно он сказал, когда вы ушли?
— Надеюсь, он не назвал меня «стервой»? — усмехнулась Марина.
— Хуже. Он вас почти раскрыл. Послушайте запись их беседы после того, как вы ушли.
— Каким образом вам удалось записать их разговор? — удивилась Чернышева. — Я ведь унесла магнитофон с собой. Или вы успели установить второй?
— Конечно, успели. Вы сидели там почти четыре часа. Вот послушайте…
Раздался голос Леонида Дмитриевича:
— Как вы ее находите?
— Очень интересный человек, — ответил Журавлев, — достаточно независима в своих суждениях. Очень последовательная логика…
Она слушала оценку Вениамина Денисовича и невольно улыбалась. Журавлев действительно был потрясающим психологом. Он дал ее точный психологический портрет. Она взглянула на Циннера. Тот сидел, нахмурив брови. В этот момент Журавлев спросил у Кудлина:
— В каком качестве вы собираетесь ее использовать?
— Хотим взять ее личным секретарем Валентина Давидовича.
— Секретарем? Мне кажется, вы допускаете большую ошибку…
— Вот видите, — Циннер выключил магнитофон, — я вам потом дам послушать всю запись. Как вы могли так неосторожно раскрыться?
— Но вы сами требовали быть откровенной с Журавлевым. Это была ваша установка.
— Верно. Но мы же с вами готовили специальные вопросы. Ну кто вас просил говорить, что вы готовы к экспериментам в постели. Как это можно говорить? О, майн готт! Если бы вы были молодой девушкой, которая мечтает устроиться секретарем, тогда другое дело. Но вы взрослая женщина, кандидат наук, психолог, имеете взрослого сына. Наконец, вы русская женщина. Неужели вы не понимаете подтекста вопроса? Способны ли вы вообще к экспериментам? Готовы ли вы на авантюру? Способны на безумство? И вы даете положительный ответ. Это после того, как мы вас столько времени готовим.
— У вас неверное представление о русских женщинах, — спокойно ответила Марина. — Или вам кажется, что в моем возрасте нужно перестать думать о мужчинах вообще?
— При чем тут это! — замахал руками Циннер. — Вы должны были дать нейтральный ответ. Нейтральный. А ваш откровенный ответ спровоцировал его на другие вопросы. Вы вообще понимаете, что именно вы сказали? А если вас возьмут на работу и Рашковский, у которого наверняка тоже будет запись вашей беседы с Журавлевым, решит предложить вам «поэкспериментировать»? Вы этого добиваетесь? Разве можно было говорить такие вещи незнакомому человеку, пусть даже психологу. Он вам бросил вызов, а вы подняли перчатку.
— Да, — сказала Марина, — и правильно сделала. Если бы я ему соврала, он бы это почувствовал. Ваша запись не передает его глаз. Выражения его глаз, мимику его лица, жесты. Я интуитивно почувствовала, что будет правильно ответить именно так.
— Он вас спросил: «Вы можете сказать своему начальнику, что он не прав?» И вы снова решили импровизировать. У нас не джаз-банд, у нас не концерт самодеятельности, моя милая. Вы не понимаете, что вы срываете всю операцию. У меня был этот вопрос. Ответ был вам дан. Вы же сами психолог и знаете, что я работаю не один. Целая группа наших ученых работала над этим вопросником. А вы нагло заявляете ему — «да». Он же не просил вас уточнять свою позицию. Вы могли нейтрально ответить — «смотря в какой ситуации». Или — «не всегда». Нечто подобное.