Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад»

Тренин Дмитрий Витальевич

Респектабельное направление современного евразийства представлял крупнейший российский политик 1990-х годов Евгений Примаков. Его концепция «многополярного» (или «многополюсного») мира была направлена на восстановление равновесия в мировой системе, нарушенного в результате распада СССР и стремительного возвышения США как единственной сверхдержавы. Средством уравновешивания Америки виделся альянс «неаффилированных» с США стран – прежде всего России, Китая и Индии²³, а также Ирана. По мнению Бобо Ло²⁴, такая многополярность на самом деле является «подновленным биполярным подходом» (revised bipolarity): речь идет не о «свободной конкуренции» нескольких полюсов, а о формировании международного картеля для уравновешивания «единственной сверхдержавы». В этом отразилась антисистемная традиция, заложенная

изгоями-болыиевиками, готовыми блокироваться с другими обиженными странами для противостояния мировым лидерам своей эпохи²⁵.

Сторонники многополярного мира занимали в 1990-е годы господствующие позиции в традиционных группах старой советской элиты – силовых структурах, военно-промышленном комплексе, церковной иерархии. Они могли рассчитывать также на материальную поддержку со стороны «патриотического», «православного» бизнеса. В целом евразийство было уходом из XX столетия в XIX, к «России, которую мы (они) потеряли»²⁶.

Евразийское направление в российской внешней политике и политической мысли отчасти поддерживалось извне. Разумеется, при этом каждый из его сторонников преследовал собственные политические или личные цели. Это были прежде всего президент Казахстана Нурсултан Назарбаев, выдвинувший в 1994 г. идею «Евразийского союза», и президент Белоруссии Александр Лукашенко, который с середины 1990-х годов стал пропагандировать проект сближения России и Белоруссии в рамках «союзного государства».

В действительности Россия, несмотря на все свое несомненное своеобразие, охотно заимствовала у Византии, затем у Польши, Швеции, Голландии, Германии, Франции, Англии не только их технические достижения, но и важные элементы культуры – с непременным последующим переосмыслением, «национализацией» заимствованного²⁷. Если от варягов Русь получила если не государственность, то первых государей, то из Византии – религию и культуру. Стены и башни Кремля и большинство его соборов – творение итальянских мастеров, приглашенных в Москву Иваном III²⁸. У побежденных Петром I шведов Россия заимствовала бюрократическую организацию современного государства, у любимых Петром голландцев – основы кораблестроения. Из Германии, от Маркса и Энгельса, – коммунистическую идеологию. От Запада после окончания «холодной войны» – модели демократического устройства и рыночной экономики. Это, разумеется, лишь пунктирный ряд.

Настоящая Россия – это СССР. Сразу после распада СССР отношения со странами СНГ были объявлены важнейшим приоритетом российской внешней политики. В реальности, однако, они находились ближе к периферии этой политики. Тем не менее, несмотря на распад Советского Союза, многие традиционные связи между бывшими республиками по инерции сохранялись. Объединенные вооруженные силы фактически просуществовали до весны 1992 г. (формально их командование было упразднено полтора года спустя), рублевая зона – до лета 1993 г. В начале 1990-х годов Москва еще воспринималась как общая столица постсоветского пространства (хотя формально местопребыванием органов СНГ был определен Минск). В этих условиях у части российских элит, прежде всего у коммунистов и националистов, но также и у традиционных государственников теплилась надежда, что распад СССР, как и распад Российской империи, – явление временное, которое вскоре закончится новым объединением под российским лидерством. «Реинтеграторы» по существу были реваншистами, хотя таковыми себя и не воспринимали. Однако пока у власти находился Ельцин, у них не было никаких шансов реализовать свои планы.

СССР погиб не от конфронтации и перенапряжения, а от внутренней коррозии и эрозии. Кризис СССР был кризисом системной усталости. В том числе – усталости от закрытости и нарочитой «особости» советского государства. К середине 1980-х годов не только интеллигенцией, но и широкими кругами общества овладело стремление открыться внешнему миру и «жить в нормальной стране». Общее стремление «стать нормальной страной», «стать как все», естественно, поднимало вопрос о том, что такое «нормальная страна» и «кто есть все». На этот вопрос и лидеры, и рядовые граждане отвечали по-разному.

При анализе причин распада СССР и оценке перспектив необходимо учитывать демографическое развитие. Две мировые и несколько локальных войн, революция, гражданская война и порожденные ею голод и болезни, коллективизация сельского хозяйства и

беспрецедентные репрессии привели к тому, что население России, которое могло бы вырасти за XX столетие со 150 до 400–500 млн., выросло к

1990 г. только до 280. Но среди этих 280 млн (общая численность населения СССР) согласно Всесоюзной переписи населения 1989 г. русские составляли едва половину. СССР, таким образом, как «большая Россия» за советский период существенно изменился с точки зрения этнического состава. К моменту распада СССР в стране насчитывалось свыше 50 млн мусульман. Мусульманский (исламский) фактор стал заботить советскую элиту еще с начала войны в Афганистане. Увеличение удельного веса мусульманских народов в составе СССР в перспективе ставило вопрос о ведущей роли русского этноса и, шире, славян в управлении страной. Пробуждение собственно российской элиты, которая на исходе перестройки возглавила движение от «большой России» (СССР) к «малой» (РСФСР), стало отчасти реакцией на демографический вызов.

Россия – это «другая Америка». В период «холодной войны» внимание Советского Союза было сосредоточено в основном на Соединенных Штатах Америки. С США соперничали, но на них же и равнялись. Еще в 1931 г. Сталин назвал США «главным врагом», поскольку именно туда переместился мировой финансовый центр²⁹. Об Америке знали больше, чем о других странах, – хотя в основном не из первых рук. В момент крушения советской системы «стать как Америка» сделалось довольно распространенным стремлением части элиты и общества. Для элиты особенно привлекательны были формы некоторых ключевых элементов политической системы США. В рамках горбачевской политической реформы в СССР в 1990 г. был введен пост президента. Этот символический и беспрецедентный шаг имел огромный резонанс. Журналист Леонид Парфенов в телеистории «1961–1991 гг.: Наша эра» остроумно заметил, что «президент СССР – это как царь США». По американскому же принципу был учрежден пост вице-президента, абсолютно «не прижившийся» в российских условиях. При Горбачеве же стали копировать США в деталях: в кабинете крупных чиновников появился государственный флаг, на рабочем столе – фотографии жены и детей.

Неофициальные, но закрепившиеся названия «губернатор» по отношению к главам областных администраций, «мэр» – по отношению к градоначальникам и «сенатор» по отношению к представителям областей в Совете Федерации («сенате») – не столько ниточки, связывающие посткоммунистическую Россию с дореволюционной, сколько прямые параллели с США. Национальный праздник новой России стал отмечаться летом – «как у всех цивилизованных стран» (США, а также Великобритании и Франции). Отчасти случайным, но для многих отрадным было сходство цветов государственных флагов новой России и трех перечисленных стран.

Гораздо более существенным проявлением использования опыта США стала изначальная ориентация команды экономических реформаторов (Егора Гайдара, Анатолия Чубайса и др.) на рецепты чикагской экономической школы.

Таким образом, на рубеже 1990-х годов выходившая из Советского Союза Российская Федерация предприняла попытку стать «второй Америкой». В самом начале правления Бориса Ельцина Москва попыталась создать своеобразный мировой кондоминиум с США, своего рода «союз двух Америк». Но, как скоро выяснилось, СССР минус советская власть отнюдь не равняется Америке. На «американском пути» россиян постигли неизбежные разочарования. Альтернатива некоторым виделась на европейском направлении.

Россия – нормальная европейская страна. Либеральная интеллигенция мечтала, чтобы Россия, перестав быть советской, стала «нормальной европейской страной». Диапазон моделей простирался от Германии (как исторически и эмоционально наиболее близкого примера) до Швеции или Швейцарии (как наиболее желательного). Принципиальным положением «европеистов» было учреждение парламентской формы правления как гарантии от возврата к авторитаризму³⁰. Существовали сильные опасения насчет того, что президентская форма правления в российских условиях способна привести к новой диктатуре. В области внешней политики и безопасности предлагалось «вернуться домой»: отказаться от активной внешней политики, резко сократить вооруженные силы, вывести войска с иностранных территорий, добиваться вступления в НАТО и Европейский союз³¹. Российская действительность 1990-х годов, международные реальности заблокировали движение и по «европейскому» пути.