Интермеццо, интермеццо

де Клиари Кае

— Справился с одним. — Не спросил, а констатировал факт Ванхаген. — Не слишком ли быстро?

При этом он встал и придирчиво оглядел меня с головы до ног. Мой усталый вид и мозоли на руках произвели должное впечатление, но ярл всё равно хмурился и был чем-то недоволен.

— Я же говорил тебе, что чрезмерная спешка может навредить! — Сказал он, наконец, так ворчливо, что я внутренне от души посмеялся.

— Ты сказал мне, что в таком деле каждый сам должен определять золотую середину! — Парировал я и спокойно улёгся на свою шкуру.

Ванхаген ничего на это не ответил, а только пожал плечами и молча, вышел. Утром, когда я снова пришёл на вершину холма, то обнаружил там такое множество следов, что сомнений не было — вчера здесь побывали все жители фьорда, включая самого ярла. Решив не слишком форсировать события, я растянул работу над вторым деревом ровно на три дня. Это выглядело вполне естественно, так-как второй великан был ещё толще первого. Но и он, наконец, огласил фьорд звуком своего падения. И всё же триумф был неполон. Предстояло ещё разделить эти необъятные стволы на части, превратить их в дрова и перенести в посёлок. На всё это у меня ушли не менее двух недель к концу которых я не чувствовал ног под собой и… перестал замечать тяжесть доспеха.

Но вот, наконец, пришёл тот час, когда я принёс последнюю связку дров к дому ярла и, грохнув её посреди двора, застыл, тяжело дыша перед входом в его жилище.

Клянусь, мне было на самом деле тяжко! От многотрудной работы я весь дрожал, суставы и кисти рук сгибались с трудом, но всё же мне удалось принять гордый вид, что впрочем, совершенно не обмануло ярла. Молча оглядев меня и мою работу, он сделал знак, чтобы я следовал за ним и, не оглядываясь, направился куда-то. Вскоре мы оказались на той самой поляне, где он одел меня в ученические доспехи. Я ожидал, что сейчас Ванхаген скажет речь, похвалит меня за работу или даст следующее задание, но ничего подобного не произошло. Он просто взялся за края шкуры, которой было прикрыто разложенное на земле оружие и резко встряхнул её, подняв тучу снежной пыли, которая на миг заслонила от меня всё вокруг. В следующее мгновение я получил неслабый удар по шлему, отозвавшийся колокольным звоном в моей голове и увидел перекошенную рожу Ванхагена, заносившего надо мной здоровенную палицу для удара! Мне ничего не оставалось, как защищаться и я парировал этот удар топором, который всё ещё сжимал в руках! Ярл, казалось бы, обезумел! Он лупил меня своей палицей, будто я был ржаным снопом, который требуется выколотить! Самое обидное было то, что я совершенно не мог дать сдачи и всё из-за тяжести своего топора! Попробуйте ударить кого-нибудь вот этой скалой, даже если у вас получится её поднять!

(Эти слова были адресованы, прежде всего, дамам, которые оценивающе посмотрели на указанную скалу, а Мегги даже попробовала пошевелить её кончиком крыла, после чего понимающе кивнула головой и снова приняла позу внимательной слушательницы.)

— Вобщем я некоторое время только и делал, что получал тумаки, благо тяжеленные, но сверхпрочные доспехи неплохо защищали меня от ударов, способных раздробить в щепки самые крепкие кости. Не знаю, сколько это продолжалось, но, в конце концов, мне надоело изображать из себя безответный мешок, и я понял, что начинаю злиться! Это было плохо! Прежде всего, плохо для Ванхагена, поскольку я знаю насчёт себя одну особенность — если мерзкое чувство злобы появилось, то его крайне трудно остановить, потому что оно само по себе расти начинает.

Получив очередной удар, который, несмотря на защиту, оказался особенно болезненным, я взревел так, что даже такой боец, как Ванхаген, замер от неожиданности, после чего отшвырнул в сторону свой топор и обхватив ярла поперёк туловища, покрутил немного над головой и зашвырнул в ближайший сугроб. Полюбовавшись немного на болтающиеся в воздухе чёботы властелина фьорда, я выдернул его из сугроба, как морковку и усадил на шкуру, а сам встал над ним сверху, скрестив руки на груди и ожидая объяснений.

Некоторое время ярл чихал, кашлял и отплёвывался, а потом я понял, что он хохочет! Да так хохочет, что захлёбывается, давится и никак не может остановиться! Честно говоря, меня такое поведение привело в полное замешательство, а он, увидев моё удивление, залился смехом ещё больше, так, что упал на спину и задрыгал ногами! Тут я решил, что бедняга окончательно спятил, немного поколебался — не облегчить ли его страдания милосердным ударом, но всё же решил сначала попробовать привести Ванхагена в чувство. Я помог ему снова сесть в нормальную позу и за неимением воды поднёс горку снега в шлеме. Ярл отведал снега, подавился, поперхнулся и наконец, обрёл способность, что-то сказать.

— Т-ты бы ви-видел свою рожу!!! — Наконец изрёк он и покраснел при этом, как кусок сырого мяса. — Это именно то, что я от тебя ожидал! Знай, что далеко не всякий кто подвергся такому испытанию, сумел дожить не только до финала, но и до конца первой стадии обучения! Собственно говоря, ты второй…

— А кому же посчастливилось быть первым? — Поинтересовался я, потихонечку соображая, что вся эта комедия выходит за рамки обычного обучения воинскому искусству.

— Первым на моей памяти был я! — Ответил Ванхаген, мгновенно став серьёзным. — Я рассказал тебе далеко не всю историю своей жизни, но это нельзя делать здесь. Пойдём в мой дом, выпьем доброго пива и поговорим. А тренировки на сегодня, по-моему, с тебя хватит!

И мы пошли в его дом, где почему-то никого не было, как будто домочадцы ярла знали, что он хочет поговорить со мной с глазу на глаз. Мы сели за один стол и выпили пива. Надо сказать, что викинги знают толк в четырёх вещах: в драках, в мореплаванье, в сагах и в пиве. Пиво у них отменное и больше нигде мне не пришлось такое попробовать! Но это так к слову.

— Я вырос при дворе одного из франкских герцогов. — Поведал мне Ванхаген после долгого молчания. — У нас принято отдавать мальчиков, входящих в возраст ученичества на воспитание ближайшим родственникам, например брату отца, то есть дяде. У моего отца не было живых братьев, даже двоюродных — все погибли во время нашествия вагров, когда меня ещё не было на свете. Зато у него был побратим из франков, в котором он души не чаял.

Давным-давно отец ходил в Вик в страну бриттов, но удача тогда отвернулась от него, вся его дружина полегла в бою, а он сам попал в плен, где просидел в темнице местного тана почти два года. Тану нравилось, что у него в застенке находится живой нормандский ярл. Кроме отца у него в плену были ещё саксонский барон и какой-то славянский князь, которых ему удалось захватить в разные годы.

Так вот, отец так и умер бы в заточении у этого бриттского медведя, но однажды к нему приставили нового раба, который должен был его кормить и убирать его каменную келью, будто ухаживал за редким и опасным зверем. Отец хотел было придушить этого раба, (до того ему удалось прикончить уже двоих), но раб оказался не промах и сумел дать ему отпор. Вобщем они боролись, стараясь, убить друг друга до тех пор, пока не поняли, что их силы равны. Тогда они сели на одну скамью и разговорились.

Оказалось, что этот раб был по рождению сыном франкского герцога. Его отправили учиться в страну каких-то италов, но корабль на котором он плыл, захватили даны и вместо того, чтобы потребовать выкуп за богатого пленника, продали его бриттам в рабство. Как он рассказывал, они это сделали в отместку за то, что он, сопротивляясь, положил несколько их именитых воинов. Вобщем так он и попал в лапы бриттскому тану, который не стал содержать его в темнице, как тех пленников, которых захватил в бою, а приставил к работе, то есть к моему отцу. Быстро поняв, что попавшим в одну и ту же беду воинам, нечего делить и драться тоже не за что, они решили заключить союз и попробовать бежать из ненавистного плена. Так они и сделали: франк подговорил славянина и сакса, раздобыл оружие и в одну безлунную ночь выпустил всех пленников! Ох, и была потеха для доброго железа в эту ночь! Много дружинников тана не очнулось от сна, много полегло во дворе его дома и в самом доме! Там же нашли свой конец славянский князь, истыканный стрелами и по пояс заваленный трупами убитых им врагов и саксонский барон. Смертельно раненый он пригвоздил к стене самого тана навозными вилами! Уйти удалось только отцу и тому франку. Так и стали они побратимами.