Интермеццо
Шрифт:
— Кто тебя купил? Я тебя купила?
— А кто? Королева английская?
— Не крути! Я тебя купила?
В полном смятении она нервно накручивала на пальцы кружева, которые перед тем так старательно разглаживала.
Анджей смотрел на жену с нескрываемым отвращением. Потом отвернулся.
— Ишь, даже смотреть на меня уже не можешь, сразу видать — совесть не чиста.
Он молчал, и ей пришлось продолжать:
— О, я знаю, ты хотел, чтобы я осталась в Варшаве, авось погибла бы
Варнецкий обернулся и взглянул ей прямо в глаза.
— Это правда.
— Что, что правда? — Она всполошилась, пугливо отвела глаза.
— Ты хорошо знаешь, о чем я думаю. Знаешь, не притворничай, кому это нужно? Я бы наконец человеком стал.
У Зоськи дрогнули губы.
— Ты — человеком? Подлый, подлый…
— Может, я и подлый, знаю. Я с тобой и подлый, и злой, и мерзавец — все что угодно. Но такой я только с тобой. Кому другому я и верным, и преданным быть могу.
— Ты? Ты — преданным!
— Дай договорить, ладно? Только с тобою я вынужден презирать себя, считать последним подонком. Только с тобою я не в состоянии ничего высечь из себя, кроме злости, гадливости и презрения.
— Перестань! — шепнула она.
— Почему же? Узнай наконец раз и навсегда, до чего ты меня довела.
— Я тебя довела?
— А кто? Ты довела меня до того, что я ненавижу тебя. Ненавижу, слышишь? Боже, как я тебя ненавижу! Иногда мне кажется, что это уже нечто большее, чем нормальная человеческая ненависть, и что так вот постоянно, без роздыха, день за днем, можно ненавидеть только свою жертву.
— Ага, видишь?
— Радуйся! Можешь радоваться, ты торчишь во мне как заноза. Ох, ты с лихвой отплатила мне за то зло, которое я тебе причинил, потому что не мог любить тебя. Радуйся, тебе есть чем гордиться!
Зоська заслонилась руками как от удара.
— Что ты говоришь? Какая это радость?
— Врешь! Для тебя это радость, иначе тебе самой невмоготу была бы такая жизнь. Но ты хочешь ее, тебе все еще мало. И что же? Ты подлеешь со мною, я с тобою. Поздравим друг друга, мы вполне подходящая парочка, разве нет?
Он вдруг круто повернулся и быстро пошел к деревне. Но не успел пройти и двух десятков шагов, как услышал позади себя страдальческий крик: «Анджей!» Не оборачиваясь, он ускорил шаг. И только когда Зоська еще раз позвала его — теперь в голосе ее была тревога и отчаяние, — Анджей осознал, как смешон он в своей бесполезной попытке к бегству. И остановился. Зоська догоняла его хромая, обеими руками придерживая свободно болтавшиеся на плечах рюкзачные ремни. Она была уже близко, когда вдруг высокий каблук ее туфли завяз в размякшей земле. Она тихо вскрикнула и, присев, стала жалобно стонать.
Анджей минуту колебался, наконец повернул назад.
— Анджей, ты ведь не будешь таким бессердечным?
— При чем тут сердце?
— Не убежишь?
Он молчал.
— Не оставишь меня одну?
— Нет, — сказал он наконец. — По крайней мере, не сейчас.
— Видишь, какой ты? Один шаг вперед и тут же назад.
— Ты предпочла бы, чтобы я лгал?
— Разве обязательно или лгать, или злиться?
— Снова свое заводишь?
— Чего я завожу? Или уж мне и словечка нельзя произнести?
— Можно, можно! Впрочем, ты уж не одно, а по меньшей мере десять слов произнесла. А теперь пошли, времени жалко. Надо же какой-то ночлег найти в этих Завойях.
— Болит, — пожаловалась она, обхватив пальцами ногу в щиколотке.
Варнецкий, сдерживая раздражение, нагнулся.
— Подвернула?
Она смотрела на него внимательно, напряженно.
— Не знаю, очень больно.
— Покажи.
Она убрала руку и не без некоторого кокетства скинула туфлю. Стопа была грязная, разъеденная многодневной грязью, на деформированных тесной обувью пальцах и повыше пятки гноились кровавые потертости и пузыри.
Анджей опустился на колени и коснулся кончиками пальцев больной косточки.
— Болит.
— Очень?
— Нет, теперь нет, — шепнула она у самой его щеки.
Он тотчас отпрянул и поднялся.
— Сколько раз говорил тебе, прекрати ты ходить на высоких каблуках, идиотизм какой-то! И эти твои кружева ни к селу ни к городу…
Зоська прижала руку к груди.
— Опять ты злишься?
— Как же можно не злиться, если видишь подобный кретинизм!
— Мешают тебе, что ли, мои кружева?
— Нет, скрашивают мне жизнь.
— О боже! Никогда ты не можешь ответить по-человечески. Это же настоящие кружева.
— Знаю, можешь не напоминать, сколько твоя мать за них заплатила.
— Я и не напоминаю вовсе. Но если бы другая женщина надела эти кружева, они бы тебе, наверное, понравились.
— Возможно.
— А я что ни надень, все кажется тебе безобразным.
Варнецкий закусил губу. Зоська с тревожным вниманием смотрела на него.
— Ты опять злой?
— Я не злой.
— А что? Я же вижу.
— Может, пойдем наконец? Так ведь можно и до утра проговорить.
Варнецкая осторожно, не спеша, стала всовывать в туфлю покалеченную ногу. В то же время, наклонив голову, она украдкой поглядывала в сторону мужа, надеясь, видимо, что он поможет ей подняться. Но Анджей повернулся к ней спиной и стал скручивать новую цигарку.