Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети
Шрифт:
Любопытно, что не так давно правительство Южной Кореи (вероятно, последовав примеру китайского) прибегло к подобному шагу, чтобы противодействовать слухам, распространяемым в интернете, и успокоить собственных “сетян” по гораздо более взрывоопасному поводу. Когда многие в блогосфере и даже в традиционных СМИ начали сомневаться в правдивости официального объяснения (оно гласило, что южнокорейский корвет “Чхонан” потоплен подлодкой северян) и думать, что всю вину свалили на КНДР затем, чтобы скрыть некомпетентность или некую зловещую внутреннюю операцию, правительство Республики Корея решило не воевать с интернет-сообществом. Оно предъявило результаты расследования группе, составленной из пяти официальных лиц, двадцати пользователей “Твиттера”, десяти блогеров, тридцати студентов журфака и пятерых представителей интернет-порталов, случайным методом выбранных из всех заявителей. Правительство Южной Кореи, правда, пошло дальше китайского: “сетянам” позволили вести фото– и видеосъемку: это был истинный триумф гражданской
Чему Барбара Стрейзанд могла бы научить Николае Чаушеску
В последние годы существования СССР наиболее прогрессивные советские лидеры любили декларировать – полушутливо, разумеется, – свою приверженность “доктрине Синатры”, намекая на то, что центрально– и восточноевропейские государства вольны идти собственной дорогой в полном соответствии со строками песни Фрэнка Синатры “Мой путь”.
У нынешних пользователей интернета Синатра не в чести. На повестке дня – “эффект Стрейзанд”. Это выражение означает, что чем старательнее вы пытаетесь убрать что-либо из интернета, тем вернее поощряете всеобщий интерес к этому предмету и тем дальше оказываетесь от достижения своей цели. Термин “эффект Стрейзанд” придумал Майк Масник (популярный американский блогер, пишущий о хайтеке), чтобы описать отчаянные попытки Барбары Стрейзанд удалить из интернета фотографии ее дома в Малибу. Эти снимки, сделанные профессиональным фотографом в рамках California Coastal Records Project – проекта созданного с целью документирования береговой эрозии, оставались без внимания до тех пор, пока Стрейзанд не вчинила их автору 50-миллионный иск.
Обитателям склочного мира техноблогов показалось, что Барбара Стрейзанд объявила войну интернету и здравому смыслу. Немедленно началась массовая онлайновая кампания поддержки проекта. Сотни блогеров начали размещать в блогах фотографии из Малибу. Разумеется, недвижимость Стрейзанд стали обсуждать гораздо шире, чем прежде.
Сейчас ясно, что Барбаре Стрейзанд не следовало предпринимать ничего и оставить фотографии там, где они находились: на сайте, где им была почти гарантирована безвестность (в конце концов, снимки ее дома составляли небольшую долю из примерно двенадцати тысяч фотографий береговой линии). Вместо этого она избрала путь цензуры – и жестоко поплатилась. Более того, Стрейзанд проложила дорогу бесчисленным знаменитостям и випам. Церковь сайентологии, российский олигарх Алишер Усманов, корпорация “Сони”, “Интернет вотч фаундейшн”, популярный сайт социальных новостей Digg.com – лишь некоторые из жертв “эффекта Стрейзанд”. Противодействуя распространению интернет-контента, они не желали огласки. Они инстинктивно отвечали ударом на удар, не понимая, к чему может привести их агрессия. Даже если кто-либо из них одерживал победу и неудобный контент на время исчезал из интернета, это, как правило, лишь подогревало интерес к тому, что они пытались утаить.
Появилась целая организация (“Викиликс”), заботящаяся о том, чтобы у всех скандальных документов, которые кто-то очень хочет убрать из Сети, было надежное место в интернете. Даже всемогущий Пентагон испытывает затруднения с очисткой Сети от секретного контента после того как “Вики-ликс” опубликовал видеозапись воздушного налета в Багдаде в 2007 году (когда были убиты несколько сотрудников агентства “Рейтер”), а также множество важных документов, касающихся войны в Афганистане.
Впрочем, логика, приводящая к “эффекту Стрейзанд”, не имеет отношения к интернету. Из истории известно, что нет лучшего способа заставить людей говорить о чем-либо, чем запретить им это обсуждать. Случай Герострата, молодого грека, который в 356 году до н. э. сжег в Эфесе храм Артемиды, – вот, вероятно, первое документированное проявление “эффекта Стрейзанд”. Герострата, конечно, подвергли наказанию. Но главная кара, наложенная на преступника властями Эфеса, состояла в том, что людям строго запретили упоминать имя Герострата. Тем не менее тысячи лет спустя мы продолжаем обсуждать этого самовлюбленного пиромана (власти Эфеса не могли предвидеть, что он будет увековечен на собственной странице в “Википедии”).
Хотя чаще всего испытывают на себе “эффект Стрейзанд” пекущиеся о своей репутации голливудские звезды, корпорации и общественные организации, заботит он и авторитарные правительства. На протяжении большей части своей истории авторитарные государства считали, и не без оснований, что могут контролировать информацию, ограничивая доступ к средствам ее распространения и следя за тем, как ими пользуются те, у кого этот доступ есть. Николае Чаушеску, жестокий диктатор, правивший Румынией с 1965 по 1989 год, объявил владение пишущими машинками, не зарегистрированными в милиции, преступлением. Более того, он подумывал о том, чтобы заполучить образцы почерка всех граждан Румынии, дабы пресечь их массовую переписку с западными СМИ вроде “Радио Свобода”. Но даже столь решительные меры ему не помогли.
Если издержки незаконного распространения информации, финансовые или репутационные, слишком велики, становится меньше возможностей ею делиться и “эффект Стрейзанд” не оказывает заметного влияния на поток официальной информации. Но когда почти каждый может публиковать все, что хочет, без особых затрат и при этом сохранять анонимность, “эффект Стрейзанд” превращается в настоящую угрозу. Нередко он делает традиционные формы цензуры контрпродуктивными. Большинство блогеров, пишущих о политике, приходят в восторг от мысли, что можно дразнить цензуру, публикуя то, что власть хочет скрыть.
Однако неверно думать, будто “эффект Стрейзанд” подразумевает отказ от контроля над информацией. Цензоры просто могут обратиться к менее очевидным и более тонким средствам минимизации негативного влияния информации, распространяемой в интернете. Вместо цензуры (нередко она лишь прибавляет достоверности критике, которая содержалась в записи в блоге или в статье) правительство может прибегнуть к услугам “спинтернета” и обезвредить критику действенной пропагандой. В странах, где даже страстные сторонники демократизации очень подозрительно относятся к иностранному вмешательству, для дискредитации блогера достаточно обвинить его в получении спонсорской помощи от американского ЦРУ, английской МИ-6 или израильского Моссада (а лучше – всех трех спецслужб разом). Когда эту инвективу озвучат сто блогеров (даже если некоторые из них – личности сомнительные), самые здравомыслящие критики правительства дважды подумают, прежде чем решиться на перепост. Лучший для правительства способ создать культуру недоверия – вышибать клин клином, поддерживая блогерские “группы быстрого реагирования”.
Выгоды этого подхода очевидны и западным всезнайкам. В 2008 году видный американский правовед Касс Санстайн, возглавляющий департамент информации и нормативно-правового регулирования в администрации Обамы, выступил соавтором бойкой статьи, в которой порекомендовал правительству США заняться “когнитивным внедрением” в онлайновые группы, распространяющие теории заговора. По мнению Санстайна, “правительственные агенты и их помощники, действующие открыто или анонимно, в виртуальном пространстве и наяву, смогут подорвать убогую эпистемологию конспирологов, посеяв сомнения в верности их теорий и подогнанных под них фактов, циркулирующих в этой среде”. Уго Чавес или Махмуд Ахмадинежад считают, что подталкивание к демократизации их стран в американской манере – это часть своеобразного плана заговора. Неудивительно, что Чавес и Ахмадинежад воплотили в жизнь рекомендации Санстайна и рекрутировали целую армию оплачиваемых, но технически независимых сетевых комментаторов. (Не стало неожиданностью и то, что предложения Санстайна оказались политически неприемлемы на Западе: трудно представить себе человека, который поддерживает тайно оплачиваемых Белым домом блогеров, вступая в дискуссии с их оппонентами-консерваторами.)
Первый порнограф России + российская Сара Пэйлин =?
Один из самых прочных мифов об интернете гласит: авторитарные правительства – это слабые, неэффективные бюрократии, которые опасаются распространения технологий или же не понимают, что это такое, и поэтому (даже если они, отбросив “дилемму диктатора”, допустят их распространение у себя в стране) не смогут ими распорядиться. Этот взгляд, конечно, ошибочен. В конце концов, это Уго Чавес, а не Хиллари Клинтон шлет твит за твитом со своего “блэкберри”. (Спустя несколько дней после начала акций протеста в Иране Клинтон спросили о “Твиттере”, и она не смогла сказать ничего лучше, чем “Я бы не отличила ‘Твиттер’ от твитера [11] . Однако ясно, что он очень важен”.)
11
Tweeter – высокочастотный динамик, “пищалка” (англ.). – Прим. перев.
Причина, по которой многие авторитарные правительства наладили онлайновую пропаганду, кроется в том, что их окружают блестящие знатоки интернета. Не стоит думать, что авторитарные лидеры прислушиваются к советам случайных людей, – напротив, у них великолепные советчики. Это происходит отчасти потому, что работа на правительство в несвободных странах приносит несомненную выгоду. Несмотря на кажущуюся несовместимость коммунистических идеалов с реалиями современного глобализирующегося мира, некоторые из наиболее способных молодых китайцев и сейчас стремятся вступить в ряды компартии, просто из карьерных соображений. (Популярный у китайской молодежи лозунг гласит: “До вступления в партию ты надрываешься, после – отдыхаешь. До вступления в партию ты независим, после – сливаешься с толпой”.) Один из китайских университетов провел исследование, опросив студентов и преподавателей, которые были членами КПК. Оказалось, что почти половина этих людей вступили в партию, надеясь, что это поможет найти хорошую работу. Поскольку современные авторитарные режимы не предлагают собственной системы ценностей или последовательной идеологии (Китай и Россия не смогли толком решить, что такое “после Ленина” и “после Мао”), многие талантливые молодые люди соглашаются работать на государство без особых сомнений, которые у них появились бы, если бы их лидеры верили в то, что они говорят публично.