Интим не предлагать!
Шрифт:
— Но со мной же связался.
— На свою голову.
— Подожди, — меня озаряет не слишком приятная догадка: — получается, ты всё это делаешь по просьбе Цветковой? Ну вот эти лекарства все, чай с мёдом, и сам весь такой паинька.
Он ничего не отвечает и просто скрывается за дверью, а я ощущаю себя неприятно уязвлённой.
И как это теперь понимать?
Часть 15
Утром меня будит невероятно горячий солнечный луч, который неумолимо прожигает дыру в моей щеке.
Середина мая — шикарное время года. Тепло уже как летом, но это всё-таки ещё не лето, и осознание того, что впереди ещё целых три месяца коротких шорт, топиков и любимых босоножек делает тебя невероятно счастливой, наполняя душу восторженной радостью.
Ещё бы выздороветь окончательно и диплом получить…
Скидываю тонкое одеяло, сажусь на край кровати и сладко потягиваюсь. К своей безмерной радости осознаю, что чувствую себя гораздо лучше: голова совсем не болит и першения в горле как и не было. Сразу захотелось вскочить и переделать кучу дел: помыть голову, выщипать брови, накрасить ногти, а ещё возникло желание спуститься вниз и приготовить Малиновскому завтрак.
Сама не знаю, что это вдруг на меня нашло. Просто захотелось как-то его отблагодарить за то, что он провозился со мной трое суток: ходил за лекарствами, приносил подогретый бульон и чай. Даже стало немного жаль, что всё это закончилось. Это прозвучит странно, но болеть мне даже понравилось.
С упоением принимаю душ, надеваю свободные джинсовые шорты, футболку с изображением американского флага и с прекрасным настроением спускаюсь вниз.
Гостиную заливает солнечный свет, на разложенном диване, засунув руки под подушку спит Малиновский. Тонкая простынь накрывает лишь то, что ниже поясницы (зная его любовь в обнажёнке — и на том спасибо!), спина мерно вздымается в такт глубокому дыханию. Кажется, кто-то дрыхнет без задних ног. Хотя не удивительно — семь утра, воскресенье.
Подхожу ближе и с любопытством рассматриваю выбитую у основании шеи простенькую татуировку. Никаких иероглифов или модных сейчас словечек из разряда “моя жизнь, мои правила”, всего лишь два треугольника друг в друге, чёрт знает, что это означает. И хотя я не слишком одобряю эту моду на раскрашенные тела, но Малиновскому эта штука идёт. Как и челка эта дурацкая. И вообще он красивый. Может, даже красивее Джона. Хотя сравнивать их полнейшее безумие: Джон мужественный, сильный, ответственный, он горы покоряет, а Малиновский — рафинированный мажор, и этим всё сказано.
Да, он повёл себя благородно и не дал мне умереть от жара, да, и по морде он дать за женщину может — убедилась, но реального положения вещей это всё равно меняет.
Богдан, словно чувствуя, что его рассматривают будто экспонат громко сопит и переворачивается на спину, являя миру впечатляющий даже во сне рельефный пресс и крошечный краешек того… что приличные люди прячут под нижним бельём. А я, между прочим, хиленькая ещё после болезни, разве можно вот так сразу без подготовки!
Малиновский без футболки — зрелище не для слабонервных, не признать этого я даже при всём желании не могу, а уж Малиновский без штанов…
А если бы одеяло сползло ещё ниже… отвернулась бы я?..
Даже думать об этом не хочу: замираю на месте и дышать перестаю, потому что совсем не хочется, чтобы он застал меня глазеющую на него спящего… и без штанов.
Когда его дыхание снова становится равномерным и достаточно глубоким, я на цыпочках крадусь на кухню и плотно запираю за собой дверь. Та-ак, и где тут плита? За все дни своего вынужденного здесь заточения я появлялась в этой локации лишь несколько раз, и то была в таком состоянии, что не видела ничего кроме графина воды и чайника. Прозрела я только сейчас и увиденное впечатлило.
Кухня Малиновских выглядит словно выставочный образец каталога Икеа — всё по последнему слову техники: встроенный духовой шкаф, встроенный холодильник, посудомойка и даже встроенная микроволновка. Две раковины из натурального камня, (внутри одной навалена горка грязных тарелок), длинная барная стойка, небольшая плазма на стене и огромное во всю стену окно. Кроме раковины всё остальное девственно-чистое, новое, словно этим и не пользовались никогда.
Неужели его мама совсем ничего не готовит? Или она, в отличие от меня, просто очень хорошо за собой убирает?
Открываю холодильник и убеждаюсь, что, видимо, либо действительно ничего, либо она так давно отдыхает на каком-то там курорте, что все продукты успели закончиться.
Полки забиты набором холостяка: упаковки яиц, колбаса, замороженные пельмени и огромное количество пивных банок. Никаких овощей, молочных продуктов, в общем, ничего полезного.
Достаю всё подряд и сгружаю добытое на стол, за яйцами обнаружился кусок Российского сыра, и хоть я не слишком люблю и умею готовить, решаю сварганить глазунью и тосты, а ещё сварить крепкий американо во-о-он в той крутой кофеварке. Вот она как раз выглядит так, что сразу видно, что юзают её по полной.
Полная энтузиазма приступаю к готовке: вода шумит, яичница шкварчит, кофеварка гудит, я напеваю под нос трек Ланы Дель Рей, что въелся в память ещё с вечера самсоновской вечеринки, и не сразу замечаю, что позади меня определённо кто-то стоит.
Резко оборачиваюсь и вижу в дверном проёме мужчину в костюме-тройке и дипломатом в руках.
Мужчина смотрит на меня сквозь прямоугольные стёкла очков и молчит. Русые зачёсанные назад волосы, ямочка на подбородке и небесно-синие, немного усталые глаза. Не нужна никакая экспертиза ДНК — передо мной отец Малиновского, точная копия своего отпрыска.
Или наоборот?
Выключаю воду, вытираю мокрые руки прямо о футболку и растерянно тяну ладонь:
— Ээ, здрасьте. Меня Женя зовут.
— Николай Филиппович, — представляется Малиновский-старший, несильно жмёт мою руку и, вытянув шею, осматривает кухню, словно пытаясь в ней ещё кого-то обнаружить.
Когда он сторонится, я вижу, что диван в гостиной пуст — скомканное одеяло лежит на полу, Богдана нигде нет.
Признаться, чувствую я себя крайне неловко. Я никогда не знакомилась ни с чьими родителями, что в таком случае принято говорить? Рассказать о себе, задать какой-то вопрос или, может, тактично молчать?