Интим не предлагать!
Шрифт:
— А ты ей кто такой? Вообще-то, она тебя прогоняет, а не меня! Так что попрошу оставить нас в покое! И меня, и Евгению!
— Эдик, блин, ну почему ты такой тугой, — с лицом Роберта Дауни из популярного мема выдыхает Малиновский и, как и в прошлый раз, впечатывает кулак аккурат в несчастную переносицу Эдуарда.
Сегодня удар был более точным — на фиалковую рубашку несчастного брызгают алые капли крови.
— Придурок! Я… Я тебя по судам затаскаю! Ты знаешь, кто мой отец? Все же видели? Все?! Вы все свидетели! — гундосит Эдик, прижимая ладонь к окровавленному лицу.
Откуда не возьми позади Богдана нарисовываются пара бравых ребят с надписью “секьюрити” на одинаковых чёрных футболках. Не давая себя трогать, Малиновский передёргивает плечами, сжимает и разжимает кулак, словно проверяя тот на целостность, после чего, бросив мне непререкаемое: “Уходим!” — сам молча шагает за охраной.
Я растерялась. Из-за меня никогда не дрались мужчины, и тем более из-за меня никто не получал дважды. Бедный Эдик, он же совсем ни в чём не виноват… Но и Малиновский может заработать проблем из-за моей глупой провокации.
— Женя, ты что, пойдёшь за этим варваром? — возмущается Эдуард. — Он же дикарь! Невменяемый! С ним опасно находиться рядом! Его место в Кащенко!
— Прости, Эдик, но мне надо. Ты это, иди в бар, лёд попроси, — извиняюще поджимаю губы и мчусь через толпу на выход, выцепив по пути администратора, чтобы узнать, где у них тут пункт охраны.
Часть 25
Домой мы едем молча.
Насупившийся Малиновский ведёт свой Порше и демонстративно не смотрит в мою сторону. Специально летит на огромной скорости, гад, знает же, что у меня поджилки от этого трясутся. Но я молчу, потому что я тоже обижена. И вообще, он первый начал! Если бы он не стал подкатывать свои шары к той рыжей, то ничего этого бы не было.
Я зла. Я задета. Имею право! Но эта холодная война действует на нервы хуже скрипа ногтя по пенопласту.
— И что тебе теперь будет? — всё-таки не выдерживаю и сдаюсь первая.
— В тюрьму посадят. Суши сухари, будешь передачки носить. И о трёх миллионах забудь — из СИЗО чек не выпишешь.
— Я, вообще-то, серьёзно спрашиваю. Впрочем, плевать, ты сам виноват, нечего было кидаться на Эдика. Как психопат, ей Богу.
— Он тебя целовал! За это не то, что по морде дать, за это убить можно, — нахмурив брови рычит Малиновский, и чёрт знает что, но я ощущаю что-то похожее на радость. Моя личная шкала ЧСВ зашкаливает, так и хочется растянуть губы в улыбке чеширского кота.
Убить? Из-за того, что меня кто-то целовал?
Положа руку на сердце, здорово он Эдику приложил. Смотрелось эпично. Не то, чтобы я была “за” подробные методы, но, наверное, это у нас, женщин, природой заложено — восторгаться сильными отчаянным самцами.
Проглотив настоящие эмоции язвлю:
— А может, я хотела, чтобы он меня целовал! Может, вообще, это я его сама первая поцеловала.
Малиновский бросает на меня недобрый взгляд и, подъехав к воротам таунхаусов, глушит мотор.
Положив руки на руль, испепеляюще смотрит на меня своими синими гипнозами, кажущимся сейчас, в жёлтом свете фонарей, почти чёрными:
— Так ты это назло мне, что ли? Специально тёрлась с этим ушлёпком чтобы меня позлить? На прочность проверяла? Сама же сказала типа в любовь играем, и тут же с этим ботаном микрофлорой меняешься, на глазах у всех!
Так это я виновата, оказывается?!
И тут меня прорвало.
— Качай права той своей рыжей! Видела я, как у тебя слюна на неё капала! Ой, что это? — притворно прикрываю рот рукой. — Это у тебя взбитые сливки на штанах, или следы “радости” от встречи с полуголой шваброй?
— Да это Алина, моя бывшая! Мы сто лет как расстались, у неё давно другой.
— Да-да, видимо, это она тебя по старой памяти всего ощупала, проверила, всё ли на месте. А может, она врач? Мануальный массаж ягодиц, или чего там ещё, в темноте плохо было видно.
— Да не щупала она меня! Так, обнялись по-дружески. У тебя, что ли, нет ни одного бывшего, с которым ты осталась в хороших отношениях?
— У меня нет бывших, — скрестив руки на груди, отворачиваюсь к окну. — Таких, чтобы меня вот так запросто лапали — нет.
— Да брось, — недоверчиво хмыкает Малиновский, — не было ни одних серьёзных отношений?
— А если не было, то что? — оборачиваюсь. — Или тебе нравятся только те, на ком пробу негде уже поставить?
— Ого-о, какие откровения на ночь, — тянет он и в салоне повисает напряжённая тишина. Кажется, до него только стало доходить.
Задумчиво постучав большими пальцами по рулю, пробурчал что-то похожее на “н-да” и пару минут точно безмолвно глазел перед собой на запертые ворота.
— Короче, Алинка меня на свадьбу пригласила, — и поправился: — Нас, пригласила. Пойдём?
Свадьба? Серьёзно? Всё это время они обсуждали её предстоящую свадьбу? Господи, стыдно-то как! А я напридумывала себе всякого, Эдика бедного использовала. Какой позор..
— Не знаю. У меня диплом скоро, — бурчу под нос, радуясь, что в темноте не видно моих равномерно заливающихся краской щёк.
— Н'a вот, накинь, — Богдан снимает свою джинсовую куртку и кладёт мне на колени. — А то на улице прохладно. Я тут у ворот машину оставлю. Пока дойдём…
Послушно накидываю на плечи тёплую, пахнущую гуччи и дымом электронной сигареты куртку. Ловлю себя на мысли, что дай мне хоть сотню похожих, вещь Малиновского я всё равно безошибочно узнаю по запаху.
В доме тихо, слышно, как тикают часы в гостиной, как бежит по трубам вода, как храпит Николай Филиппович в своей спальне.
Захожу в комнату и устало сажусь на кровать. Сбрасываю, наконец, надоевшие туфли.
Малиновский стоит ко мне спиной, без стеснения стягивает футболку и комом кидает в ящик, в кучу таких же скомканных футболок.
Смущённо отвожу глаза, разминая затёкшие пальцы ног.
Сказать? Не сказать? Может, это лишнее… А может…
— Нет, вообще, у меня были отношения с одним парнем, а то подумаешь ещё, что я бракованная какая-то.