Иные боги и другие истории (сборник)
Шрифт:
К лету 1913 года я начал проявлять признаки апатии и не раз намекал на какие-то грядущие перемены в моем состоянии. Я говорил, что во мне начинают пробуждаться воспоминания о прежней жизни; правда, большинство знакомых считали это обычной уловкой, ибо все мои откровения касались лишь тех фактов, которые могли быть позаимствованы из моей частной переписки прошлых лет.
В середине августа я вернулся в Аркхем и поселился в своем давно уже пустовавшем доме на Крейн-стрит. Там я установил необычного вида прибор, собранный по частям различными фирмами-изготовителями научной аппаратуры в Европе и Америке и тщательно охраняемый от взоров специалистов, могущих сделать какие-нибудь догадки о
Те, кто видел этот прибор, – привезший его рабочий, служанка и новая экономка – в один голос утверждали, что это была ни с чем не сравнимая мешанина из рычагов, колес и зеркал высотой не более двух футов, шириной и длиной в один фут. Выпуклое центральное зеркало аппарата имело идеально круглую форму. Все эти сведения впоследствии подтвердились изготовителями каждой отдельной детали из числа упомянутых в описании.
Вечером в пятницу двадцать шестого сентября я отпустил экономку и прислугу до следующего полудня. Допоздна в доме горел свет, и я находился там не один – соседи видели, как к крыльцу подкатил на автомобиле худой темноволосый мужчина, в котором по каким-то неуловимым приметам безошибочно угадывался иностранец.
Последний раз свет в окнах видели около часу ночи. В два часа пятнадцать минут совершавший обход полицейский заметил, что автомобиль все еще стоит у обочины тротуара; в доме было темно. При повторном обходе около четырех часов автомобиля на месте не оказалось.
В шесть часов утра зазвонил телефон в доме доктора Уилсона и запинающийся голос с сильным иностранным акцентом попросил доктора заехать ко мне домой и вывести меня из состояния глубокого обморока. Этот звонок – а он пришел по междугородной линии – был сделан, как впоследствии установила полиция, из телефонной будки на Северном вокзале Бостона; что же до странного иноземца, то никаких следов его существования обнаружено не было.
Когда доктор прибыл ко мне домой, он нашел меня полулежащим в мягком кресле посреди гостиной. Я был без сознания. На полированной поверхности стола, придвинутого почти вплотную к креслу, остались царапины и вмятины, указывавшие на то, что здесь прежде стоял какой-то сравнительно крупный и массивный предмет. Необычного аппарата в доме не оказалось, и никаких известий о нем с тех пор не поступало. Несомненно, ночной пришелец забрал аппарат с собой.
В камине домашней библиотеки была найдена целая гора еще теплого пепла, очевидно оставшегося после сожжения всех – до мельчайшего клочка – бумаг, на которых остались мои записи, сделанные с момента наступления амнезии. Мое дыхание внушило доктору Уилсону некоторые опасения, но после подкожной инъекции оно выровнялось и стало спокойней.
В одиннадцать часов пятнадцать минут утра двадцать седьмого сентября мое тело начало шевелиться, а на застывшем, как маска, лице стало проглядывать живое выражение. Доктор Уилсон обратил внимание на то, что выражение это больше напоминало мой первоначальный облик, нежели облик, характерный для моего alter ego. Около половины двенадцатого я произнес несколько звуковых сочетаний, мало походивших на человеческую речь. Казалось, я веду борьбу с чем-то внутри себя. Наконец, уже после полудня – к тому времени в доме появились отпущенные мной накануне служанка и экономка, – я заговорил по-английски:
– …Среди ортодоксальных экономистов того периода мы можем выделить Джевонса [92] как типичного представителя преобладавшей тогда тенденции к соотнесению, казалось бы, далеких друг от друга научных понятий. Он, в частности, пытался установить связь между экономическими циклами процветания и депрессии и циклическим образованием и
Натаниэль Уингейт Пизли вернулся – нелепый призрак из прошлого, на временной шкале которого все еще значилось майское утро 1908 года, университетская аудитория и ряды студентов-первокурсников, не сводящих глаз с обшарпанного стола на лекторской кафедре.
92
Джевонс, Уильям Стэнли (1835–1882) – английский экономист и философ, один из основоположников теории «предельной полезности». Пытался применить математические средства к анализу экономических явлений.
Мое возвращение к нормальной жизни оказалось трудным и болезненным процессом. Потеря пяти лет создает в этом плане гораздо больше проблем, чем это можно себе представить на первый взгляд, а в моем случае имелось еще множество дополнительных сложностей.
Все, что я узнал о своих действиях в период с 1908 года, крайне меня озадачило и огорчило, но я постарался смотреть на эти вещи философски. Поселившись со своим вторым сыном, Уингейтом, в доме на Крейн-стрит, я попытался возобновить преподавательскую деятельность – моя прежняя профессорская должность была любезно предложена мне руководством колледжа.
Я вышел на работу в феврале 1914 года и продержался несколько семестров, к этому времени окончательно убедившись в том, что последние пять лет не прошли даром для моего здоровья. Хотя мои умственные способности как будто не пострадали – по крайней мере, я очень хотел бы на это надеяться – и личность моя восстановилась во всей ее цельности, я не мог сказать того же о своих нервах. Меня часто преследовали неясные тревожащие сны; порой мне в голову приходили идеи самого странного свойства, а когда начавшаяся мировая война направила мои мысли в историческую плоскость, я вдруг обнаружил, что рассматриваю события прошлого с какой-то совершенно необычной – чтобы не сказать неприемлемой для нормального человека – точки зрения.
Мои представления о времени – в частности, моя способность проводить грань между последовательным и одновременным – казались отчасти нарушенными; у меня иногда появлялись химерические идеи о возможности, живя в каком-то конкретном временном промежутке, перемещать при этом свое сознание в пределах вечности с целью непосредственного изучения как прошлых, так и будущих веков.
В связи с продолжающейся войной у меня порой возникало такое чувство, будто я могу вспомнить некоторые из ее весьма отдаленных последствий, – словно я уже знал ее итоги и мог смотреть на нее ретроспективно, владея информацией о событиях, которым еще только предстояло свершиться. Все эти псевдовоспоминания сопровождались приступами сильной боли и ощущением искусственного психологического барьера, отделяющего их от остальных участков моей памяти.
Когда я в разговорах с другими пробовал осторожно намекнуть на эти свои впечатления, ответная реакция была самой разной. Иные глядели на меня подозрительно, иные с оттенком сожаления, а некоторые мои знакомые с математического факультета сразу подхватили тему и сообщили мне о новых открытиях в теории относительности, тогда обсуждавшихся в узких научных кругах и лишь позднее получивших широкую известность. Доктор Альберт Эйнштейн, сказали они, скоро уже низведет понятие времени до статуса одного из нескольких обычных измерений, свободное перемещение в пределах которого будет не так уж и невозможно.