Иные
Шрифт:
— У тебя заболят глаза от света.
«А вечером?»
Вечером его вынесли на воздух и опустили носилки возле палатки. Дери шарахались от него, как от приведения. Он ясно видел ужас в их глазах. Георг пришел и сел рядом. Но поговорить они не успели. Андрей вдохнул влажного вечернего воздуха и заснул.
День тринадцатый. Он еще жив. Что тут еще скажешь?
День четырнадцатый. Такой же, как предыдущий.
День пятнадцатый. Рвет желчью, в кале — кровь. Сухая желтушная кожа. Струпья. Крупные черные очаги некроза по всему телу.
— У тебя разлитый перитонит, — замечает Себастьян.
«А-а.
— Нужна еще одна операция.
«Мне все равно».
Местное обезболивание. Себастьян что-то выкачивает из его живота. Ставит катетер. Что-то вводит внутрь.
«Что это было?» — лениво спрашивает Андрей.
— Дренирование брюшной полости.
Себастьян упорно заполняет карточку. Да, конечно, интересно разрезать живого человека.
«Себастьян, а тому парню в 1960 году, ему сделали эвтаназию?»
— Какая эвтаназия при власти homo naturalis? Ты что? Аксиоматическая мораль!
«Ну, и чем сейчас лучше?»
— Если бы твой случай не был таким уникальным, эвтаназию бы сделали обязательно.
День шестнадцатый. Его почти не беспокоят. Все чем-то заняты. Все куда-то ушли. Даже Себастьян. Кажется, в лагере что-то происходит.
А он умирает. Теперь это уже очевидно. Рвет почти непрерывно и зловонно. Наконец, явился Себастьян и молча сделал промывание желудка.
В пересохшем рту как наждак лежит сухой язык. На груди — огромное черное пятно некроза.
День семнадцатый. Утро. У постели стоит Георг. Рядом — Себастьян. И кто-то там еще в ногах, далеко, у входа. Кто эта красивая блондинка, что бросилась сначала к нему, а потом назад к двери с искаженным от ужаса лицом. Сон? Галлюцинация из прошлой жизни. Да нет. Какая галлюцинация! Проклятое сознание по-прежнему ясно, как летний день.
«Лена!» — он не может сказать. Он разучился говорить за эти две недели.
— Лена! — с трудом произносит он.
Она подходит к нему, берет его за руку. Молодец, девочка! Тебя не тошнит от зловония. Ты не падаешь в обморок от вида говорящей смерти. Спасибо, что подошла.
«Как ты здесь оказалась?»
— Он спрашивает: «Как ты здесь оказалась?» — переводит Георг.
— Мы вчера прилетели. Себастьян тогда велел тебя не беспокоить. Мария Андросова прорвалась. Она долетела до Земли. Господин… Тим Поплавский собрал экспедицию. Я напросилась. И вот мы здесь.
Да, за ее спиной — молодой мужчина. Точнее, он кажется молодым. Вылитый студент-ботаник. Только очков не хватает. До того, как стал Высшим, он носил очки. Тим Поплавский.
— Я приказываю прекратить эксперимент, — тихо говорит Высший. — Попрощайтесь.
«Спасибо, товаби. Почему вы не прилетели раньше?»
Лена плачет. Беззвучно. Только стекает по щеке прозрачная слеза. Он бы смахнул эту слезу, да как коснуться белой с румянцем кожи изуродованной в струпьях рукой. Красавица и чудовище! Она плачет. Он никогда не видел ее плачущей.
«Я очень изменился, да?»
Георг переводит.
— Ты… похудел.
«Представляю себе! Прощай!»
— Прощай.
Тим берет шприц. Сам! Подходит к нему. Делает укол в плечо. Кажется, там единственный непораженный участок кожи.
Что там, морфий?
Или…
7. Суперректор
Тим
Более двухсот лет он был Первым Высшим Истара, где homo naturalis обладали совершенно беспрецедентными правами. Им даже (о, ужас!) разрешили владеть собственностью. Этот факт, увы, не служил установлению гармонии, но в условиях, когда у Иных и Высших разрушена функция биологического контроля, Тим счел разумным пойти на некоторые уступки примитивной части населения. И не ошибся. В период его правления на планете не было ни одного бунта низших.
Что же касается функции биологического контроля — то она по-прежнему не работала. Впрочем, Тим и не надеялся на ее восстановление по возвращении на Землю. Проверено. Многократно. Радиационные пояса Истара разрушали этот участок мозга окончательно и бесповоротно.
Игорь ждал у подножия эскалатора. Увидев, Тима, он широко улыбнулся и помахал ему рукой. На Игоре была небесно-голубая куртка из дорогой материи, такие же брюки и рубашка. Фасон подозрительно напоминал аналогичную одежду homo naturalis, но отличался большей изысканностью и лучшим покроем.
Тим мысленно поприветствовал старого друга и родственника, сошел с эскалатора и направился к нему. За Тимом потащился его слуга Владик с вещами.
Владик. Ему нужно подкорректировать программу имплантата. Слишком сильно чувство самосохранения. Низший должен прежде всего бояться за своего господина. Конечно, желание сохранить свою жизнь для господина весьма похвально, но, если рядом Высший, оно должно отходить на второй план. А Владик пугался прежде всего за себя. В космическом путешествии это уж очень проявилось, особенно во время гиперперехода. Тим поморщился при этом воспоминании. В общем-то, Владик не виноват. Тим сам уделил недостаточно внимания этой части его программы. «Устроимся на месте — сразу этим займусь», — подумал Высший.
«Добро пожаловать на Землю! — весело помыслил Игорь и пожал руку Тиму. — Летим ко мне».
Тим блаженно откинулся на сиденье. Внизу, за стеклом кабины раскинулись огромные здания, висячие мосты и эстакады Москвы. За последние столетия московские Высшие еще больше пристрастились к гигантизму. Хотя, казалось бы, куда уж?
Под флайером проплывал Кремль, два с половиной века назад защищенный огромным куполом, дабы уберечь исторический памятник от пагубного воздействия атмосферы. Тим припомнил дискуссию по этому поводу. Часть Высших города считали, что старую развалюху давно пора попросту сломать, но в результате победили их противники, выдвинув следующий аргумент: «Кремль, как и всякий другой объект, является формой информации, уничтожение же любой информации есть акт крайне неразумный, поскольку никогда не знаешь, какая информация может понадобиться тысячу лет спустя».