Иоанн Кронштадтский
Шрифт:
Над головами богомольцев проплыл кипящий самовар — и чай налит. Но не тут-то было. Едва отец Иоанн поднес чашку к своим губам, толпа, охваченная новым порывом, шарахнулась в его сторону и чуть не опрокинула чайный стол. Отец Иоанн тотчас же поставил чашку обратно, мигнул псаломщику и стремительно направился к выходу. Разумеется, толпа бросилась за ним следом, через кухню и коридор на луговину двора, где у ворот дожидались отца Иоанна одноконные дрожки.
Боже мой, кого тут только не было! Весь просторный двор был заполнен людьми, начиная от барынь с плюшевыми ридикюлями и шляпками и кончая кучкой полуголых и испитых бродяг, совершенно свободно прохаживавшихся перед воротами. Эта кучка босяков оставляла глубокое впечатление. Невольно чувствовалось, что все эти
Нечего говорить, что добраться Иоанну до своего экипажа было не так-то легко. Наскоро благословляя народ, оделяя мелочью протиснувшихся к нему бродяг, отвечая бегло на сыпавшиеся на него со всех сторон просьбы и вопросы, очутился он, наконец, около дрожек. Молодой псаломщик, сопутствовавший ему, ловким движением подхватил батюшку и усадил в дрожки. В мгновение ока он очутился на дрожках сам и, крепко обхватив Иоанна ввиду волновавшейся вокруг толпы, крикнул кучеру: «Пошел!»
Этот быстрый маневр, однако, не помешал взобраться на дрожки и усесться в самых ногах отца Иоанна какому-то горбатому бродяжке с оторванным воротом, и уцепиться сзади за сиденье дрожек какой-то плачущей бабе в раздувавшейся красной юбке. Лошадь рванула, толпа отхлынула… и пролетка с отцом Иоанном, молодым псаломщиком, ободранным бродягой и плачущей бабой исчезла из глаз публики…
Ближайший пароход в Петербург отходил через полчаса. Мешкать было некогда. N расплатился с хозяйкой и, собрав свои пожитки, вышел из дома. У ворот его нагнала Феодосия Минаевна, вызвавшись донести саквояж до первого извозчика. Проходя по совершенно пустынному теперь переулку, он невольно остановил глаза на знакомом оконце, принадлежавшем скромной квартирке кронштадтского пастыря.
— Вы не знаете, где теперь отец Иоанн? — полюбопытствовал N у Феодосии Минаевны.
— Теперича он молебствует в гостинице, у одного приезжего генерала.
— А затем куда едет?
— Затем отслужит молебна два-три «у городских» и отъедет на пароходе в Рамбов (Ораниенбаум).
— А из Рамбова — в Петербург?
— Из Рамбова — в Петербург.
— А когда же он вернется обратно?
— Да часу во втором пополуночи, не ранее. А только беспременно вернется, потому он служит завтра раннюю обедню в церкви Дома трудолюбия.
— Да полно, Феодосия Минаевна, уж спит ли отец Иоанн?.. Право, что-то не верится!..
Феодосия Минаевна как-то загадочно усмехнулась:
— Ну, вот уж этого никак нельзя определить… Это как когда придется. У него, знаете, совсем особый сон, как говорят промеж народа, — «сытый сон». Другой раз сидит со своими мыслями на пароходе, вдруг закинет голову и так с полчаса крепко-накрепко заснет… Да что вы думаете? И тут-то дорогому батюшке не дадут покоя. Зачнут ходить около и шепчут: «Батюшка заснул! Батюшка спит!..» А вот как раз и извозчик едет к нам навстречу, — неожиданно заключила Феодосия Минаевна и бросилась вперед торговаться.
Через четверть часа N уже был на пароходе. Еще немного, и полоска воды, все возрастая и возрастая, оставляла позади прожитый день в Кронштадте, необычные встречи и впечатления… N стоял на верхней палубе. «Я уезжаю из Кронштадта, — думал он. — О, как жалко-грустно расстаться с ним! Покидаю уголок благословенный — еду на страну далече… и буду снова объят суетой мирской… О, да не погибну, Господи, в волнах житейского моря!»
…Знал ли отец Иоанн о «бизнесе» вокруг него и его имени? Конечно! Он даже не однажды делал попытки убрать особо «зарвавшихся» или даже отказывался посещать те или иные странноприимные дома и квартиры. Но… либо за тех и за других вступались близкие к нему люди, которым он не мог отказать, и всё возвращалось на прежнее место, либо взамен изгнанного «хищника» приходил другой, не менее жадный. Сам отец Иоанн, касаясь этой темы, не однажды говорил: «Хорошо, я откажу тем, которые
Чтобы привнести хоть какой-то порядок в дело организации паломничества, Иоанн в мае 1891 года заложил Странноприимный дом. По его мысли, учреждение это должно было предоставлять пристанище в первую очередь тем бедным людям, что приезжали в Кронштадт к нему за молитвой и советом. А их число по мере того, как слухи о необычности служения Иоанна, о чудесах и исцелениях, свершаемых по его молитве, распространялись по стране, все возрастало.
Действительно, литургические действия Иоанна отличала новизна. Он сам часто причащался и настаивал, чтобы также поступали и верующие. Для участия в службе с ним он непременно приглашал приезжающее к нему духовенство. Алтарь при этом был доступным и для них, и для некоторых мирян. Сохранилось множество рассказов очевидцев о его служении, которое отличали: дерзновенная манера произносить возгласы; одушевленное чтение канона на утрене; расширение текста евхаристических молитв. Иоанн делал вставки в священнические молитвы Служебника: в просительные ектении, после прочтения Символа веры; в евхаристический канон, перед причащением. Он просил Бога о нищих, о сирых, об убогих, обо всех страдающих, о всех просивших его молитв, особенно молился за молодежь, об утверждении в вере соотечественников, о присоединении отпавших от православия, о невежественных людях, пребывающих в различных заблуждениях и расколах. И это было удивительно, поскольку Иоанн Кронштадтский, будучи человеком строго консервативных взглядов, допускал то, на что не дерзали и самые смелые реформаторы литургической жизни!
Нельзя сказать, что абсолютно все, кто бывал в Андреевском соборе, положительно воспринимали личность и манеру церковной службы Иоанна Кронштадтского. К примеру, очень критичным, если не сказать больше, был известный русский писатель Н. С. Лесков. В письме от 6 декабря 1890 года Льву Толстому он пишет об отце Иоанне: «Слава его и глупость общества все растут, как известного рода столб под отхожим местом двухэтажного трактира в уездном городе. Зимой на морозе это даже блестит, и кто знает, что это такое, — тот принимает это совсем не за то, что есть. Но мерило одурению это верное».
Выведен Иоанн Кронштадтский писателем и в повести «Полуношники»[186]. Сюжет такой. Есть в городе Кронштадте один священник, к которому все ездят на поклон, чтобы узнать его мнение обо всем на свете. И есть гостиницы, где эти люди останавливаются и ждут, когда их примут. Лесков называет это «ажидацией». Иоанн представлен как простоватый и даже глуповатый, консервативно настроенный старичок, на которого волею случая свалилась столь невероятная слава. Своеобразна и авторская лексика, переполненная контаминациями: бабе-ляр (бабник и известный богослов Абеляр); вифлиемция (инфлюэнца и Вифлеем); кутанья (кутить и ектения).
Сам Лесков осознавал «остроту» своей повести и сомневался в возможности представить ее читателю. Как он писал: «Повесть свою буду держать в столе. Ее по нынешним временам, верно, никто и печатать не станет». Но на удивление, он ошибся. «Полуношники» вышли в 1891 году в довольно популярном тогда «Вестнике Европы» и были приняты очень даже благосклонно. Нельзя отрицать, что «Полуношники» строятся на материале, хорошо известном писателю. Известно, что писатель посещал Кронштадт и ту «ажидацию», где собирались паломники (толпучка). Да и тогдашние газеты не однажды описывали нечто подобное, свершавшееся в Кронштадте с середины 1880-х годов. Вот как, например, об этом писала «Неделя»: «В центральной части города раз или два в день образуются огромные скопища… Из какого-нибудь дома или собора показывается священник, известный отец Иоанн. Он окружен толпою и еле движется… Его буквально рвут на части, и огромных усилий ему стоит сесть на извозчика, за которым бежит толпа без шапок»[187].