Иосиф Сталин. Начало

Радзинский Эдвард Станиславович

Я был еще в Москве, когда пришла ответная телеграмма. Коба с усмешкой прочел ее вслух:

— «Согласны на все. Не обижайся. Оставайся. Считай, что все улажено».

…Интересно, когда их расстреливали, вспомнили ли они свое «Согласны на все»?

Помню, тогда Коба засмеялся, презрительно бросил телеграмму в корзину у стола.

— Видишь, как заторопились. Еще бы, вместо болтовни и восторженных блядей — корпеть над бумагами! Не хотят даже ради власти… Как-то в ссылке товарищ Каменев процитировал мне любопытные слова товарища Гамлета: «На флейте трудно играть, а на человеке еще труднее». Но товарищ Гамлет тут сильно ошибся. И мы его поправим. На человеке куда проще, чем на флейте. Люди, как камешки в море, легко обкатываются,

Фудзи… И политик, — он поднял поучительно толстый палец, — должен это учитывать. Особенно если знать, что сказал о русских один умный вельможа в восемнадцатом веке: «Нам, русским, хлеба не надо. Мы друг дружку едим и тем сыты бываем». Это в такой же степени касается и жидов, родившихся в России.

Я возвращался домой и думал: и вправду Кобе несложно с ними управляться. Зиновьев, Каменев и Бухарин смертельно боялись одного: что Троцкий станет главой партии. Они все завистливо ненавидели Троцкого и тайно — друг друга. Троцкий открыто ненавидел их всех! При этом Каменев был женат на его сестре, что не мешало сестре… ненавидеть брата! Уверен, в случае победы они перестреляли бы друг друга, как потом перестрелял их Коба! Потому что мы все были родом из Революции, то есть из крови и ненависти… Так что для всех них оставался единственный подходящий выбор — Коба! Глупцы по-прежнему не воспринимали его всерьез. Они считали Кобу примитивным азиатом, потешались между собой над его смешным акцентом, детскими попытками обсуждать теоретические проблемы. Коба был для них грубым солдатом партии, которым несложно управлять. Самое забавное: то же самое думали о Наполеоне те, кто продвинул его во власть.

Нет, он никогда не был примитивным, мой друг Коба. Он был великим актером, который умел казаться таким, каким хотел видеть его собеседник. На самом деле он был нервный, коварный, ибо действительно — азиат. Но главное его отличие от всех Зиновьевых и Каменевых — это его беспощадная воля к власти! Таковой обладал только Ильич.

Но у нас, у революционеров, борьба за власть — это борьба за жизнь.

Бомба для Кобы

Между тем Ильич еще раз доказал свою невозможную любовь к власти. Произошло невероятное. В разгаре лета умиравший, парализованный Ленин опять пошел на поправку.

Он вновь начал ходить, опираясь на палку, и вновь возвращались речь и разум. Уже передавали знаменитые ленинские ругательства. Уже Зиновьева и Каменева за сношения с Кобой он привычно обозвал «политическими проститутками».

И в октябре, когда я вернулся из Парижа, ночью Коба вызвал меня в Кремль. Там теперь находился его кабинет.

Охранник провел меня по пустому, безмолвному Кремлю…

Коба с трубкой разгуливал по кабинету:

— Вот, работаю по ночам. Сподвижники Ильича, как ты знаешь, отдыхают… И недавно узнал еще об одной благодарности Ленина. — Он перебрал какие-то листочки на столе. — Оказывается, Ильич на случай смерти составил «Письмо к партии». Письмо это должна зачесть Селедка съезду, который соберется после его смерти…

В беседах она называет это письмо «Завещанием Ильича», а чаще — «бомбой для товарища Сталина». В этом письме Ильич просит съезд в благодарность за все, что для него сделал товарищ Сталин, за то, что батрачил на него, жену безденежьем уморил, пока оне благоденствовали в Женевах, за то, что хлеб в голодный год привез в подыхавшую от голода столицу… короче, за все «передвинуть» товарища Сталина с поста Генерального секретаря.

Он подошел к окну. Постоял, поглядел вниз, на часовых, стоявших в свете фонарей у подъезда, и продолжил:

— Товарищу Сталину следовало бы возмутиться… Однако! Однако в этом «Завещании» есть загадочное «но»… Кроме товарища Сталина Ильич в письме дает нелестные характеристики всем остальным руководителям партии. Троцкому, Зиновьеву, Каменеву и так далее. Уничижительные характеристики, прямо скажу. Я переслал копию этого «Завещания» Троцкому. Он тотчас попросил меня… засекретить его. Потому что самым хорошим в этом «Завещании» выглядит знаешь кто? Не догадаешься вовек! Товарищ Сталин! Ильич обвиняет Сталина только

в грубости, нетерпимости. И за эту грубость и нетерпимость просит передвинуть с поста Секретаря. Смешно, да? Когда это грубость считалась недостатком большевика? И разве нетерпимость — не главное наше достоинство? Мы революцию делали в Смольном институте благородных девиц, но сами мы не оттуда! При всем почитании Ильича на основании такого обвинения съезд откажется убрать с поста товарища Сталина. Все знают о наших постоянных столкновениях с Крупской. Так что товарищи попросту решат, будто больным Ильичем руководили личная обида и его жена. Тогда возникает главный вопрос: мог ли Ильич, опытнейший Ильич всего этого не понимать? Ведь «Письмо» составлено сразу после первого приступа, когда мозг его работал на все сто! И пункт второй. Это «Письмо» Ильич приказал хранить в Секретариате в обстановке величайшей секретности… — Коба помолчал, еще походил по комнате. — Но неужели Ильич стал таким наивным? Неужели он мог поверить, что это письмо, эта «бомба», переданная в Секретариат, останется неизвестной товарищу Сталину? Неужели он не понимает, что слуги редко выполняют приказы больных господ? Нет, не мог он этого не понимать. Слишком велик интеллект товарища Ленина. И пункт третий. Требуя «перемещения Сталина с поста Генсека», он почему-то забыл рекомендовать партии, кем заменить грубого товарища Сталина! Но это означает хаос! Неужели Ильич обо всем этом не подумал?! Не мог не подумать… Тогда что же это за «Письмо»? — Он замолчал и посмотрел на меня.

И я сказал:

— Понял.

— Я думал, ты поймешь раньше. Да, Фудзи, Ильич, даже больной, остался великим конспиратором. Он специально оставил это письмо в Секретариате, понимая ненадежность сотрудников и зная, кому они его передадут. Это не настоящее «Завещание» Ильича. Это всего лишь «Завещание» Ленина для товарища Сталина! Чтобы твой друг Коба потирал руки и преспокойно ждал съезда. Но тогда?.. Тогда должен существовать иной текст, не для товарища Сталина. Подлинная бомба против Кобы. Ты уже понял задание друга?

Я кивнул.

После чего Коба передал мне заготовленный мандат за своей подписью. «Товарищу Фудзи поручается вскрыть опечатанный кабинет Ленина». Мандат следовало предъявить охраннику, дежурившему в ту ночь у кабинета. Коба протянул мне ключ.

— Поищи внимательно в книжном шкафу. Раньше у него была такая привычка. Может, оно лежит и не там. Но без него не возвращайся.

Я уехал домой за инструментами. Это особый набор, он есть у каждого разведчика и у каждого вора-домушника. Уже через час я вернулся в Кремль…

Коба проводил меня на третий этаж Сенатского дворца. Здесь находилась квартира Ильича под многозначительным номером один и в том же коридоре — его кабинет Председателя Совнаркома.

Коба ушел, а я направился по коридору, соединявшему квартиру с кабинетом. В коридоре стоял молоденький часовой. (В самом начале Ильич доверял этот пост только латышским стрелкам; но уже летом 1918 года там встали кремлевские курсанты, которым для строгости было запрещено говорить с кем-нибудь, кроме своего начальника. Теперь эти времена прошли.) Увидев меня, часовой вытянулся.

— Товарищ Сталин?

В полутьме он принял меня за Кобу. Однако быстро понял ошибку. Я предъявил мандат. Часовой на всякий случай решил позвонить Кобе. Тот подтвердил.

Этого часовому не надо было делать. Утром он сменился, думаю, навсегда!

Я вошел в ленинский кабинет. Не стал зажигать света. Вскоре глаза привыкли. Фонарь хорошо светил с улицы. Умело вскрыл стол, не повредив замка. В ящике лежали семейные фотографии, много пустых конвертов и одеревеневший сухарь белого хлеба. Но ничего другого я там не увидел. Начал искать на книжных полках. Искал долго… Коба не ошибся. На самой верхней полке, заложенный немецким томиком Маркса, прятался у стены объемистый пакет, запечатанный сургучными печатями. Конечно же я не посмел его вскрыть. На ощупь там было полсотни страниц. Ильич любил и умел писать…