Иосиф Сталин. Начало
Шрифт:
— Негодяй… — (Троцкий), — беседовал с кем-то из Промышленной академии. Тот звонил ему из телефона-автомата. Договорились, что в день высылки выйдет на улицу вся Промакадемия…
Бедный Лев никак не мог понять, что теперь прослушиваются все его разговоры.
Коба слушал спокойно, равнодушно. Только глаза горели желтым огнем (что означало — пришел в бешенство). Поручил Бухарину:
— Позвони ему сегодня, Николай, и сообщи дату высылки, которую будто бы у меня выведал. — Коба назвал число. Выходило, что вышлют через неделю. — Так что у него будет время подготовиться, —
Когда Бухарин ушел, Коба сказал:
— Не верю Бухарчику. Ты, Ягодка, не оставляй его без внимания. Все они одним миром мазаны… Где живет балаболка?
— На квартире Белобородова. — (Белобородов — старый большевик, бывший глава Уральского Совета, организовавший расстрел царской семьи. Он до конца остался верным соратником Троцкого.) — Белобородов отправился в ссылку и оставил квартиру Троцкому. Троцкий там живет с сыном…
— Понятно, — кивнул Коба и обратился ко мне: — Высылать товарища Троцкого будем завтра. Ты участвуешь. Сделаешь и укатывай в свой Берлин. Проследи, чтоб обошлось без увечий. Иначе балаболка будет жаловаться на весь мир.
Это было ужасное поручение. Все-таки Троцкий — вождь нашей Революции. Но к этому времени уже повелось: Коба приказывал, я исполнял, и без обсуждений.
В десять утра мы пришли к квартире Белобородова. Позвонили в дверь, никто не открывал. Наружка сообщила: Лев не выходил из квартиры — он внутри.
Мы (трое чекистов и я) попросту разрубили дверь топорами и ворвались в квартиру.
В передней поджидал сын Троцкого. Он бросился на нас. В это время Троцкий выбежал из комнаты, пытаясь вырваться наружу.
Сына повалили на пол, один из чекистов держал его. Мы втроем управились с отцом. Троцкий оказался на удивление силен, разбил лицо одному из чекистов, наставил изрядно синяков и мне — он явно нарывался на ответ. Но мы выполняли просьбу Кобы, осторожно обращались с его лицом. Наконец он устал, и мы повалили его на пол.
Вчерашний вождь Революции лежал на полу, крепко ухватившись за ножку письменного стола! И мы тащили его по полу вместе с этим проклятым столом. Наконец отодрали, подняли на руки. На руках вынесли из квартиры.
Сын шел сзади, кричал что есть мочи: «Глядите! Контра насильничает над отцом Октября! Выходите! Не дайте совершится Термидору!»
Но никто из живших в доме (это были старые партийцы-руководители) не открыл дверей, Коба их уже выучил.
…В 1937 году почти все они лягут с пулей…
Мы с трудом несли Льва по лестнице, он бился, вертелся в наших руках. На улице все-таки выскользнул, упал на землю. Но опять подняли и вот так — на руках донесли до автомобиля. Там он сдался, сказал:
— Не надо, я сам.
Опустили на ноги. Тогда он повернулся, посмотрел на меня… плюнул мне в лицо и сел в машину. Что я мог сделать? Убить? Нельзя! Бить? Тоже! Ничего нельзя — только утереться. Я утерся.
Мы поехали на вокзал.
Вокзал и площадь перед ним были оцеплены милицией. Но народу перед оцеплением скопилось немного, только отъезжающие. Сторонники Льва поверили в дату, сообщенную Льву Бухарчиком.
В вокзал никого не пускали. Поезда были отменены. Один спецпоезд, ждавший Троцкого, стоял у перрона.
На перроне Великий Лев решил все повторить. Попытался упасть на землю — не дали. Опять понесли на руках — к поезду. Сзади шел сын и уже как-то уныло кричал:
— Товарищи! Смотрите! Гонят Троцкого! Гонят
Но перрон был пуст, лишь несколько рабочих трудились на путях. Это были наши сотрудники, одетые рабочими-путейцами. Бедный сын Троцкого все надрывался, все орал им. Наконец один крикнул в ответ положенное:
— Иудушка Троцкий! Туда тебе и дорога!
Мы внесли Отца Октября в вагон. Состав тронулся.
Я только потом понял: в этот день она окончательно закончилась, горькая наша Революция. Я присутствовал при ее начале и теперь, благодаря Кобе, оказался при ее конце.
Сын Льва был прав: Термидор победил.
Его, кстати, Коба тоже расстреляет.
Болезнь Нади
Весь 1929 год страна готовилась к декабрю — дню его пятидесятилетия.
Я работал тогда в Берлине. Читал советские газеты — бесконечные статьи о любимом Вожде. Заводы и фабрики включились в небывалое соревнование в честь наступавшего великого юбилея Вождя и рапортовали о невиданных успехах…
Кажется, в тот год его жена Надя приехала лечиться в Германию. У нее было что-то серьезное с желудком, и она отправилась на воды в Карлсбад.
Коба помнил слова Ильича: «Врачи-товарищи — ослы, надо лечиться у немцев».
По дороге в Карлсбад Надя остановилась в нашем торговом представительстве. В это же время приехала и моя жена, ей разрешили навестить меня (о жене я расскажу подробнее позже). Было решено, что я приду ночью в торгпредство встретиться с нею. Это не было опасно, мы тогда чувствовали себя по-прежнему вольготно в Берлине, где правили социал-демократы…
Торгпредство занимало виллу. Я появился после полуночи. Помню, была удивительно теплая ночь. В саду в свете фонаря увидел Надю и свою жену. Я стоял в тени огромного каштана, росшего у самого дома. Дерево загораживало меня от них… Я услышал поток жалоб обычно молчаливой, скрытной Нади. И такое одиночество было в этой ее откровенности с малознакомым человеком (хотя жена грузина и грузинка-жена — уже не чужие люди, тем более если мужья так похожи).
— Он и раньше был очень тяжелый человек. Мог обидеться и молчать четыре дня кряду, не объясняя почему. Однажды не разговаривал со мной неделю… Не догадаетесь, из-за чего… Я называла его на «вы». Он решил, что этим «вы» я подчеркиваю нашу разницу в возрасте. Очень тяжелый человек, — повторила она. — Сейчас стал попросту невозможен. Совсем не терпит возражений. Он так дружил с Бухарчиком. Теперь его ненавидит. Не разрешает мне с ним общаться, потому что тот посмел выступить против коллективизации. А ведь в стране голод… вы здесь ничего этого не знаете… От коллективизации погибли миллионы… Но он упрямо гнет свое… И всех, у кого другое мнение, готов теперь убить! — (Теперь? Да так было всегда!) — Бухарчик говорит ему: «При всех разногласиях мы с тобой старые друзья…» Он ему: «Ты про дружбу забудь. Мы тут не семейная артель — мы партия. Будешь бороться с линией партии — зашибем!» И такая ярость, бешенство… Николай Иванович часто бывает у нас, дети его обожают. Он привозил им ежей, однажды привез лисичку, всегда играл с ними… Недавно приехал к нам на дачу вечером, прогуливался со мной. В это время появился мой. Подкрался и, вынырнув из темноты, глядя в глаза Николая Ивановича, произнес одно слово: «Убью!»