Ипатия
Шрифт:
Сначала Филимон решил было спастись бегством, и даже Арсению, схватившему его за руку, тоже хотелось ускользнуть.
– Нет! – решил юноша. – Не убегу! Разве я не свободный гражданин и философ?
Смело оглянувшись, он стал поджидать врагов.
– А, вот он, молодой отступник! Ты скоро нашел презренного грешника, почтенный отец. Возблагодарим Небо за такой неожиданный успех.
– Мой добрый друг, что привело тебя сюда? – спросил Арсений дрожащим голосом.
– Я решил обеспечить надежной защитой твою священную особу и почтенный возраст против оскорблений этого негодного мальчишки и его гнусных
– Благодарю тебя, но, право, ты напрасно утруждал себя. Мой сын всегда относился ко мне с самой нежной привязанностью, и я считаю его далеко не столь виновным, как утверждает молва. Теперь же он готов спокойно вернуться со мной. Не правда ли, Филимон?
– Я поклялся не переступать порога, пока…
– Знаю. Кирилл поручил тебе передать, что встретит тебя, как сына; он готов забыть и простить все прошлое.
– Забыть и простить? Прощать приходится мне, а не ему. Заявит ли он открыто, перед всеми, что я – невинный страдалец, которого избили и выгнали только за послушание патриарху? Пока это не будет сделано, я не забуду, что, к счастью, я свободный человек!
– Свободный человек? – произнес Петр со злобной улыбкой. – Это еще надо доказать, мой дорогой! Изящный плащ и красиво уложенные волосы – недостаточное доказательство.
– Что это значит?
– Пощади меня, ради Бога! – воскликнул старик, увлекая Петра в сторону. Филимон от изумления замер на месте.
– Не говорил ли я тебе много раз, что не могу называть рабом христианина, а тем более моего духовного сына.
– А тебя, достойный отец, разве не убедил патриарх, насколько неосновательны твои сомнения? Неужели ты думаешь, что мы оба, – он и я, – с большей снисходительностью относимся к рабству? Избави Бог! Но когда вопрос идет о спасении бессмертной души, когда следует вернуть в стадо заблудшую овцу, – необходимо воспользоваться правом, которое дарует тебе закон, и обратить на путь истины вверенную тебе душу!
Арсений колебался, слезы блестели у него на глазах. Филимон прервал этот тягостный разговор.
– Что это значит? Неужели и ты, мой отец, идешь против меня? Говори, Арсений!
– Это значит, – вмешался Петр, – что ты, закостенелый грешник, – раб Арсения, которого он на законном основании и на собственные деньги купил в Равенне. Ради твоего вечного спасения он воспользуется своим правом, чтобы принудить тебя вернуться в лоно церкви.
Филимон отскочил на противоположную сторону улицы, его глаза загорелись.
– Вы лжете! – воскликнул он. – Я – сын афинского гражданина. Арсений сам мне сказал это!.. Сам!
– Ну, это к делу не относится. Он тебя купил, купил публично, на невольничьем рынке, и может это доказать.
– Выслушай меня, о, выслушай меня, сын мой!
Старик с воплем бросился к нему, но Филимон, ложно истолковав это движение, порывисто оттолкнул его.
– Твой сын? Твой раб! Не оскверняй название сына, применяя его ко мне. Да, я твой раб телом, но не душой, На, схвати беглеца, истязай и заклейми его, закуй даже в цепи, если можешь, но даже и тогда свободное сердце найдет выход. Если ты не разрешишь мне жить, как подобает философу, то увидишь, что я сумею умереть, как истинный стояк.
– Держите негодяя, братья! – воскликнул Петр, в то время
– О, презренные! – закричал Филимон. – Никого достанусь я вам живым, пока у меня есть еще зубы и ноги. Вы на меня смотрите, как на животное. И я буду защищаться, как дикий зверь.
– Прочь с дороги, негодяи! Место префекту! [105] Что вы тут спорите, невежественные монахи? – раздались вдруг повелительные голоса. Толпа расступилась, и показалась стража Ореста, за которой следовал он сам в богатой одежде.
105
В позднюю эпоху Римской империи – наместник города или провинции, совмещавший в своем лице судебные, военные и административные функции.
Внезапная надежда блеснула в душе Филимона. Бросившись сквозь толпу, он ухватился за экипаж префекта.
– Я – освобожденный афинский гражданин, которого эти монахи хотят закабалить! Умоляю тебя о заступничестве!
– И в нем тебе не будет отказано, прав ли ты или нет, мой прекрасный отрок, – проговорил Орест. – Клянусь Богом, ты слишком красив, чтобы сделаться отшельником!
– Его владелец тут же, поблизости, и готов под присягой подтвердить, что купил его, – возразил Петр.
– А вместе с тем готов подтвердить и многое другое для вечной славы церкви. Прочь с дороги, долговязый мерзавец! Лучше не попадайся мне на глаза. Я тебя уже давно заприметил. Прочь!
– Его владелец требует покровительства закона, будучи римским гражданином, – продолжал Петр, толкая вперед Арсения.
– Если он римский гражданин, то пусть завтра в установленной форме предъявит жалобу в суд. Но не мешало бы тебе, почтенный старец, не упускать из виду, что я потребую доказательства твоего римского гражданства, прежде чем разбирать вопрос о купле невольника.
– Этого не требуется по закону, – задорно вмешался Петр.
– Прогоните этого молодца, – обратился префект к страже.
Петр мгновенно исчез, а в толпе монахов поднялся зловещий ропот.
– Что мне делать, благородный повелитель? – спросил Филимон.
– До завтра – что тебе угодно, если ты настолько глуп, чтобы явиться в суд. В противном случае последуй моему совету: растолкай этих негодяев и спасайся бегством.
Орест поехал дальше.
Филимон, понимая, что это единственное средство спастись, с точностью выполнил совет наместника. Не прошло и секунды, как он бросился под арку, в ворота дома Пелагии. Дюжина монахов преследовала его по пятам.
К счастью, наружные двери дома были еще открыты, так как готы только что вернулись домой. Внутренние двери, ведущие в дом, оказались запертыми. Юноша попытался открыть их, но неудачно. В это мгновение в щель неплотно притворенной калитки он увидел Вульфа и Смида, которые, как истые воины, сами расседлывали и кормили своих лошадей. Филимон бросился к ним.
Быстро пробежав длинный ряд конюшен, он очутился перед удивленными готами.
– Клянусь душами предков, – воскликнул Смид, – ведь это наш молодой монах! Что привело тебя к нам, парень? Чего ты несешься, сломя голову?