Ipso jure. /лат. «В силу закона.»
Шрифт:
— Ты… будешь сдавать магловские предметы?! Зачем? — девочка была потрясена. — Вы же перестали быть… маглами!
— И я, между прочим, тоже, — раздался у ее уха шепот Луны. — Мы со Славой вернемся обратно в Россию, и продолжим учиться там. А у Рогозина, поверь мне на слово, мать очень… с характером. Она — глава ФЭС, Федеральной Экспертной Службы. Что захочет — то и будет.
— Эй, девочки, можно ваш конспект по трансфигурации взять? Я кое-что не дописал здесь… — Слава лихорадочно шелестел страницами учебника, попытаясь разгадать свой очень приблизительный,
— Лови, — и мальчик, ухмыльнувшись, специально поймал его за самый краешек. Если бы он этого не сделал — все страницы разлетелись бы по полу.
Невилл с трудом продирался сквозь бездну материала, но Полумна, на свое счастье, проходила сейчас ту же тему, и сейчас негромко разъясняла ему основные стадии низшего превращения — таракан превращался в листок (или точнее клок) бумаги.
— Кстати… — тут Рогозин сделал многозначительную паузу, — я тут
кое-что сделал… Я хочу вам это показать, пойдемте отсюда…
Все сразу же послушались его — всем надоело дыхание злобной библиотекарши мадам Пинс, которая каждую секунду проверяла состояние своих драгоценных книг, что были ей дороже духовного состояния испуганных ее внезапным появлением студентов.
Они заперлись в ближайшей пустой аудитории.
Рогозин извлек четыре бумажных комка.
Развернули все четверо студентов их практически одновременно.
— Я разделил его четко на четыре части; все ровно — всем достались одинаковые (до миллиграмма) по весу куски. Мерил и пилил я сам. Хотите — проверим на весах, я их взял.
— Стой, Слав, я тебе верю, — проговорил Невилл, — я не буду проверять…
— Эээ, Рогозин? А как ты смог распилить камень? Я же ничего не нашла… — поинтересовалась Гермиона.
— Просто. Взял у Луны ее пилочку для ногтей и… — пожал плечами паренек, начиная рассказывать.
— Рогозин! — грубо оборвала его девочка, — я не верю, что все так просто!
— Так все и было, Гермиона, — отозвалась Луна, — я лишилась своей любимой пилочки для ногтей, зато Слава дал нам деньги… Примерно миллионов на десять таких пилочек, если считать приблизительно…
— Самый трудный в изготовлении алхимический камень очень хрупкий… Особенно если знать его слабые места. — Отозвался Рогозин. — Я нашел в библиотеке научно-популярный журнал, «Алхимия сегодня», и там Фламель дал подробное интервью о своей разработке. Так он ее не называет в открытую, но если пораскинуть мозгами, то можно сообразить, о чем это он говорит. Именно он там и рассказал, что камень пилится любым металлом. И еще бьется, если его уронить.
— Ладно, — решила Гермиона, — обращусь в Гринготтс, заведу все-таки там банковскую ячейку. Заодно пусть там и мои скромные накопления хранятся…
— Правильно, — одобрила Полумна, — я обращусь… В-сам-знаешь-какой банк, в России.
— Догадываюсь. Я тоже положу в банковскую ячейку.
Все ребята спрятали части камня обратно в бумажные обертки, и положили в свои сумки. И по одному выскочили из кабинета… Все кроме Невилла. Тот перехватил за рукав мантии уже хотевшего
— Постой, Слав… Я кое-что хочу тебе рассказать. Я не хочу прятать камень, а хочу им воспользоваться.
Рогозин замер у распахнутой двери. Потом дотянулся до ручки, и плотно прикрыл ее. Затем обернулся к мальчику с единственным вопросом:
— Зачем, Нев?
Рогозин, все еще потрясенный простой историей о разрушенных двух человеческих жизнях, пошел подышать свежим воздухом на Астрономическую башню. Он не мог сейчас что-либо учить — ему нужно было успокоиться и унять свои бешено метающиеся мысли, привести себя в чувство, и обрести контроль над собой.
Наблюдая с высоты птичьего полета за гуляющими фигурками студентов внизу, Рогозин неожиданно понял то, что теперь он словно стал хранителем чужих тайн. Неужто он, неосознанно, начал выбирать дорогу, по которой идет его мать?..
Мать иногда настолько уставала физически и духовно, что ей нужно было хоть как-то выговориться. Все мы «не железные», у нас есть эмоции, чувства, переживания — и поэтому успокаивающее в доме было всегда. Но иногда и оно не помогало — и тогда женщина просто ложилась на кровать и высказывала в воздух все, что наболело, накипело и болело в груди. Без слез, истерик, срывов и криков. Просто говорила.
Хоть она и запрещала Славе слушать ее, и даже специально закрывала дверь в свою комнату, но ее голос — монотонный, глухой, безжизненный и ломкий, все равно был слышен, и часто Рогозин-младший, хоть это и было не хорошо, устраивался под дверью и слушал, слушал и слушал о том, на что готовы идти люди ради денег, собственного счастья, алчности и жадности, благополучия собственных детей и собственной семьи… И убеждался в том, что по Земле ходят самые настоящие чудовища в человеческом обличии.
Один раз у нее, правда, случился срыв — короткая истерика, так как ей пришлось вскрывать тело ребенка не старше ее Славы. История убийства была очень тяжелая и страшная для понимания, и она просто заперлась в ванной, пустила воду и рыдала, сидя на полу, пока Рогозин-младший не пришел с прогулки, и не забарабанил руками в дверь ванной, напоминая о себе.
Наверное, тогда мальчик и понял, что нервы у полковника не такие сильные или «стальные» как называли ее выдержку в ФЭС, просто иногда держать все в себе невозможно — нужен выход. И только потом, потом лишь придет желанное успокоение…
Рогозин написал на клочке пергамента все что наболело, потом, скатав его в свиток, поджег его своей волшебной палочкой и, дождавшись пока огонь охватит большую часть свитка, выронил его, и наблюдал, как целиком и полностью охваченный огнем пергамент горит до тла. Потом ногой сталкивает пепел вниз, где его рассевает ветер.
Он никогда не предаст своего друга. Он попытается…
Но сейчас дать ответ затруднительно.
Слава закрыл свои глаза и, отвернувшись от парапета, идет прочь с башни. Пора снова браться за учебники — никто не знает, что ждет его на экзамене…