Ирония фарта (сборник)
Шрифт:
– Не знаю, поэтому и думаю.
Вокруг Натали было столько интересного, что ей хотелось попробовать делать и то, и это, и что-то еще. За что бы она ни бралась, все давалось ей довольно легко. Однажды, когда в мастерской у Сергея собралась компания, и все немного выпили, начались песни под гитару. «Очарована, околдована», «Никого не будет в доме», «Вальс бостон», «Скалолазка». Натали стояла рядом и, раскрыв рот, смотрела на бородатого подвыпившего мужчину, сидевшего рядом с ее папой, и легко касаясь струн гитары, извлекавшего из нее довольно интересные по ее мнению звуки.
– Такого на
– Э, девочка, отдай инструмент, – широко улыбаясь, прикрикнул на нее бородатый папин друг. – Все равно же играть не умеешь!
– Да ладно тебе, пусть нам что-нибудь сыграет, – сказал кто-то из гостей.
Натали провела рукой по струнам, как будто пыталась понять, как это работает – до этого гитару в руках она никогда не держала.
– Отдай дяде гитару, – смеясь, выдавила из себя Анастасия.
Но здесь произошло то, чего все меньше всего ожидали. Натали дернула струны, провела по ним – тынь, тынь, пра-па.
– Очарована-аа, околдована-аааа… – запели в такт за столом.
Натали бросила гитару, снова нырнула под стол, вынырнула у дверей и в ожидании новых песен встала там, где стояла до этого.
Папа часто брал меня с собой на свои прогулки. Мы шли долго-долго. Или даже ехали за город на электричке. Я очень любила эти поездки и походы. Но еще больше любила смотреть, как папа работает. Не спеша, спокойно. Садился куда-нибудь на пенек, или на скамейку, разворачивал свою папку, доставал карандаши. «Вот, Натали, сиди и лови впечатления». Редкие прохожие останавливались, подходили поближе, чтобы посмотреть. «Здравствуйте», – приветствовал их папа. Все бы отдала за то, чтобы снова поехать с ним куда-нибудь. Стоишь тихонько сзади, смотришь. Он рисует медленно, совсем медленно. А отойдешь, отвлечешься, подходишь – и не можешь оторвать глаз. Вечером мама с любопытством рассматривала папины рисунки и по ним пыталась понять, где мы были. Иногда это ей удавалось. Все смеялись, когда она не могла угадать и сдавалась.
Светлые мгновения жизни понемногу скрадывали то чувство тревоги и страха, которые Натали испытывала каждый раз, когда где-то рядом оказывался дядя Рудольф. Но даже когда его не было поблизости, ей казалось, что кто-то за ней следит и отомстит, если она что-то сделает или скажет не так.
3
Натали училась во втором классе, когда отец подозвал однажды ее к себе, посадил на колени.
– Дорогая, у тебя скоро появится братик или сестренка.
– Так братик или сестренка? – поинтересовалась Натали.
– Там видно будет, – улыбаясь, ответил Сергей. – А тебе кого бы больше хотелось – сестренку или братика?
– Мне все равно, мы будем играть, и мне будет не так скучно, когда я прихожу из школы. А еще хоть кто-то будет слушать мои репетиции, – невозмутимо ответила Натали.
Братика Натали назвали Владимиром. С его появлением многое в жизни Натали изменилось к лучшему, как ей казалось. Мама теперь была практически всегда дома. Пугающее одиночество растворялось в детском плаче, тревоги улетучивались, когда Володя сидел рядом и улыбался.
Натали никогда не ревновала братика к родителям. Она была уже вполне взрослой и понимала, что ничего ревностью добиться не удастся, да и смысла в ней нет абсолютно никакого. К тому же, на мысли о подобных вещах у Натали просто не было времени. Она вполне успешно училась в гимназии, учителя часто ее хвалили, хоть она и не претендовала на то, чтобы быть отличницей. Да и занятия в музыкальной школе проходили достаточно результативно. Натали практически никогда не заставляли что-то делать – чаще она сама к чему-то стремилась и пыталась этого добиться.
Помня о том, что с ней произошло, она никогда не оставляла братика наедине с Рудольфом, когда тот изредка приезжал. Рудольф перебрался в США, завел небольшой бизнес, суть которого ни Анастасия, ни далекий от таких дел Сергей не понимали. Рудольф почти забыл о том случае, видимо из-за того, что не чувствовал никакой своей вины.
Натали же на себе познала, что такое боль, предательство, страх и любыми путями старалась сделать так, чтобы окружающие ее – как близкие, так и не очень, как знакомые, так и совершенно посторонние люди – сталкивались со всем этим как можно реже, а то и не сталкивались вовсе.
Я как-то спросила у папы, как у него получается рисовать то, что он видел только один раз. Или вообще не видел. Мне очень хотелось научиться рисовать: и бескрайние луга на закате, и лес, и какие-то очень красивые цветы в вазе, и многое другое. Он мне ответил, что нужно прожить то, что рисуешь. А если не прожить, то не оставаться к этому равнодушным. Я у него спросила, что значит быть равнодушным. А он ответил, что это значит не проходить мимо. Ведь когда хочешь что-то нарисовать, мимо этого чего-то ты не проходишь мимо. Ты останавливаешься и смотришь. Конечно, художнику все равно, сколько ветвей на дереве и сколько на самом деле подсолнухов растет на грядке в соседнем огороде. Но не все равно, что эти ветви есть, и что эти подсолнухи цветут. Они есть, ты не мешаешь им быть. И из их существования черпаешь пользу, радость, выгоду – все, что тебе требуется. А если кто-то вдруг вздумает портить эту красоту, то только ты этому можешь помешать. Ни на кого не надейся, старайся действовать самостоятельно.
Как-то весной Натали пришла домой из школы с огромной царапиной на лбу.
– Так, рассказывай, – Анастасия относилась к жизненным перипетиям спокойно и даже не думала за что-то ругать дочь.
– Вышла я из школы, а там за воротами наши мальчишки по очереди пинают такого худого, в очках, из первого класса.
– И ты решила за него заступиться? – спросила Анастасия, смачивая кусок ваты перекисью водорода.
– Конечно, а как бы ты поступила, иначе?
– Все правильно сделала, дочка, только объясни мне, откуда царапина.