Ирония жизни в разных историях
Шрифт:
Он был шотландцем, работал на ферме в Онтарио. В конце войны, не достигнув совершеннолетия, он пошел служить в армию и закончил службу в Канаде, где и остался. Мне только исполнилось девятнадцать. Это была земля больших возможностей, и моя мать экономила деньги на билет для меня, ее младшая сестра, тоже наполовину шотландка, жила в Банфе, где, как предполагалось, жизнь была намного лучше. Но все то время, что я там провела, меня тянуло назад. Я повстречала его по дороге домой. В автобусе, следовавшем на восток, он сидел напротив меня, мне понравился его взгляд, и мы разговорились. В городе мы пошли в кино, это была «Любовная история с незнакомкой», и тогда он сказал, что завтра покажет мне чудо света. Мы приехали туда и не могли расслышать ни единого слова! Так там шумела вода. Повсюду летели брызги, мы были с головы до ног окутаны ими, они блестели на моих волосах. Он хотел, чтобы я осталась, чтобы у нас была своя собственная
СЕЗОН ВЫДВИЖЕНИЯ НА СОИСКАНИЕ ПРЕМИЙ
Наступил черед нового столетия и смены сезона года. Я наведалась в банк и теперь пребывала в растерянности, поэтому отправилась прямиком через парк в галерею современного искусства, где до сих пор проходила выставка, о которой писали во всех газетах как о важном событии в области культуры.
В тот день дул ветер с моросью после шторма, разразившегося (а может, уже и закончившегося) где-то в Атлантическом океане за тысячи миль отсюда; в глубине парка на лужайки трактором разбрасывали удобрения, дабы противостоять неблагоприятным последствиям зимы. Я шла под деревьями. Крепкая огрубевшая листва терлась о мою голову, едва касаясь лица. Впереди на дорожке какой-то мужчина собирал опавшие листья; достаточно крупного телосложения, он выглядел смешно, сидя на маленькой машине, которая передвигалась с оглушительным визгом встроенного внутри пылесоса, когда тот всасывал листья через насадку, а листья еще больше осыпались позади него, передо мной, на той дорожке, которую он уже чистил. Падающие листья кружили вокруг нас, словно птицы, или украшали собою снег.
Когда я добралась до галереи, пришлось смахивать маленькие листочки с плеч.
У парадного входа какой-то мужчина беседовал с несколькими молодыми людьми. Ветер обдувал ему голову, сбивая волосы, поэтому одной рукой он придерживал волосы, а другой постоянно размахивал. То, с каким уважением молодые люди смотрели на него, его осанка, посадка головы, все это свидетельствовало, что этот человек определенно обладает авторитетом в какой-то области. «Разумеется, у него есть своя собственная, особенная история, — говорил он, — но эта история означает…»
Эта история означает… Я не знаю, о чем идет речь. Я не смогла разобрать остальное, замедлила шаг или даже остановилась и стала слушать, тогда мужчины почувствовали мое присутствие, и, похоже, это их смутило. Кто-то, может быть, безумный человек или в какой-то степени опасный, непредсказуемый (а в городе таких людей полно) слушал их частную беседу без какого-либо на то приглашения. Стоя под потоками горячего воздуха в теплом холле галереи, я стянула через голову свитер, и то, что меня легко могли принять за сумасшедшую или за опасного, непредсказуемого человека, вызвало во мне волну раздражения. Больше всего потому, раздумывала я с полным ртом шерсти, меня все это раздражает, что я так и не узнала, и никогда теперь не узнаю, что последовало за многозначительным «означает», или о чем именно он говорил, что подразумевал под этими словами и что знал о сути этой истории.
В капюшоне свитера застряло несколько листьев. Вдруг что-то выпало оттуда. Ударившись о пол, это что-то подскочило достаточно высоко и вызвало удивительно сильный для такой маленькой вещицы шум.
Нагнувшись, я подобрала семечко платана, его единственный пропеллер испещрен прожилками, как своего рода кожа, что делало семя сюрреалистичным: маленький летающий лесной орех, крыло с прикрепленной к нему съежившейся головой, рыба с обрезанными плавниками. Стоя за прилавком с открытками, служащий галереи наблюдал за мной с особым интересом, поэтому я положила семя обратно в свитер к листьям, свернула свитер, повесила его на руку и стала вежливо слушать повествование работника галереи о том, что вход на выставку свободный, буклет предоставляется бесплатно, а иллюстрированные каталоги стоят шестнадцать с половиной фунтов.
Обычно те, кто работает за прилавком в галерее, как беседующий со мной служащий, презрительно относятся к тем, кто пришел увидеть произведения искусства, впрочем, этот был новенький, еще не пресытившийся, энергичный. Я позволила ему рассказать обо всем: о стоимости открыток меньшего размера, большого размера и с трехмерным эффектом, о том, что все плакаты проданы, но в любой день можно сделать новый заказ. Я открыла выставленный на прилавке каталог с экспонатами как раз в том месте, где была фотография с двумя чашками кофе на кофейном столике, быстро пролистала его, закрыла и положила
Он начинал меня раздражать. Слишком много улыбался. Вел себя так, будто мы с ним знакомы. Я положила листовку в карман, поблагодарила и взяла буклет.
А все-таки надо было остановиться и послушать тех мужчин, что разговаривали снаружи, подумала я, проходя на выставку через вращающиеся двери, вполне возможно, что это бы их ничуть не смутило, может, втайне они останутся довольны, потому что в любом случае очень приятно чувствовать, что кто-то где-то слушает тебя. Возможно, самодовольно улыбнулись бы и кивнули мне в знак приглашения присоединиться к ним и расступились, чтобы освободить для меня место. Возможно, тот мужчина, чью фразу я недослушала, даже согласился бы все объяснить. «Я говорю вот о чем». Или: «Я обращаюсь именно к той манере, в которой…» Кто знает? Я ходила по галерее и рассматривала картины, скульптуры и инсталляции.
Все это создали два художника сейчас, на пятом десятке своей жизни, они родились сиамскими близнецами, но вскоре после рождения их разделили. Близнецы и их творчество стали очень модными; эта выставка, как об этом написали в объявлении на стене, позволила им попасть в престижный окончательный список претендентов на премию в области искусств. На страницах газет на весь разворот печатали официальные общие списки и списки допущенных к последнему туру претендентов; лучшие фильмы, самые популярные песни и исторические события века, лучшее музыкальное произведение года, лучший роман, лучший сборник стихов, лучшее произведение художественного искусства. Рядом со снимками скульптур или картин и кадров из видеороликов в газетах были опубликованы фотографии этих близнецов сразу после их разъединения и в настоящее время. Шансы выиграть награду у них были невелики, что-то вроде 3:1. Я осматривала залы чрезмерно протопленной галереи; и хотя таких посетителей, как я, которые ходили всюду и останавливались возле экспонатов, было немного, все мы были почтительными, покорными, как обычно ведут себя люди в галерее, словно они в церкви или книжном магазине. Но я вспотела. Пот стекал по спине; я чувствовала, как он струится вдоль позвоночника. Я приложила руку к шее внизу под волосами, и она стала мокрой. Стоя посреди галереи, я рассматривала пот на пальцах.
Обычно такое случается из-за сильного перепада температуры снаружи и внутри помещения или при больших температурных скачках, которые случаются при смене сезонов. Или, возможно, подумала я, мысленно смеясь над собой и вытирая руку о рубашку, причина моей потливости кроется в том, что я никогда не узнаю, как тот мужчина у входа закончил свою фразу. Появилось легкое головокружение. Я почувствовала слабость. Меня даже начало беспокоить, уж не подхватила ли я ужасный вирус гриппа или кое-что похуже, что еще не имеет названия, что прямо сейчас размножается внутри меня. Я взглянула на мужчину, который шел мимо, рассматривая экспозицию в противоположном направлении, наперекор тому, куда указывают стрелки, нанесенные на входной двери. Впрочем, он выглядел прекрасно. Похоже, совсем не вспотел. Никому больше в этом месте не было жарко.
Я остановилась возле скульптуры кофейного столика, на нем стояли чашки, наполовину заполненные каким-то составом ржавого цвета, а рядом с ними лежала свернутая газета. Чашки были накрыты чем-то наподобие люцита, а страницы газеты были сшиты по всему периметру тонкими металлическими скрепками. Я пошла дальше. Почувствовала уверенность. Прохаживалась по художественной галерее общепринятым темпом; мне совсем не хотелось кому-то показаться непредсказуемой. Время от времени в залах раздавался шум, который исходил от видеоинсталляций — то прерывистый скрипучий звук, вроде скрежета зубов во рту спящего человека, записанный очень крупным планом, то что-то связанное с промышленностью. Видеоэкраны занимали три стены затемненной комнаты; какое-то время я смотрела туда, но так и не смогла понять, что это. На всех трех поверхностях было нечто красное и темное, и все это шевелилось, бессмысленно сияя; возможно, это была массивная внутренняя часть рта, где язык ровно лежал на кости нёба. Теперь я почувствовала свой кавернозный рот, и то, как челюсть подымала вверх ту кость, что стала нижним рядом зубов. Я вышла из темноты. Решила сконцентрироваться на картинах.