Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
Шрифт:
К сожалению, подобная трактовка в нашем случае не проходит. И очень важно понять, почему. Не проходит же она потому, что нельзя — В ПРИНЦИПЕ НЕВОЗМОЖНО — установить сколько-нибудь нормальный порядок вещей, опираясь на прорву. В этой невозможности — вся трагедия нынешней российской ситуации. А в чем-то уже и общемировой.
Всем, кто в нынешней ситуации (фундаментально отличающейся в силу вышеназванного от классических постреволюционных, известных человечеству) затевает разного рода войны против беспокойства, апеллируя к недопустимости оного и ратуя за реализм, хочется сказать: «Родненькие! Вы оглянитесь по сторонам! Вы голову под крыло не прячьте! Самого поверхностного взгляда на происходящее достаточно, чтобы стало
Вопиющую справедливость этой моей констатации доказывают рассмотренные выше постсоветские «ахи-охи» вокруг Виктора Сергеевича Розова. Фарисейские причитания по поводу странной невостребованности его творчества в нынешней жизни, согласитесь, говорят о многом. Розов боролся с прорвой. Неважно, с какой именно. С тогдашней, формирующейся. Но он ведь с ней боролся! И не хотел, чтобы она победила. А она-то и победила. В пресловутые «лихие 90-е» она в полной мере продемонстрировала свой «дионисийский норов». То, что произошло после, можно в лучшем случае назвать введением прорвы в некие, весьма условные берега. То есть частичной «аполлонизацией» прорвы.
Номенклатурные черты этой «аполлонизации» (оргии в Куршевеле плюс «вертикаль власти») получают в нашем обществе самые разные оценки. Для кого-то это чуть ли не возрождение России. А для кого-то — «созревание фашистских тенденций внутри чудовищного чекизма». Проводимое мною исследование показывает, что обе эти оценки не схватывают существа дела. Суть же дела — в неотменяемости самой прорвы при вариативности в том, что касается значимости различных ее ипостасей. «Олигархическая прорва a la Дионис»… «Номенклатурная прорва a la Аполлон»… Но в любом случае — прорва. Эта прорва сформировалась — что крайне важно признать — ВНУТРИ зрелого, так сказать, советского общества. В ходе той борьбы с Красным проектом, которая разворачивалась параллельно с фальшивыми восклицаниями о верности коммунизму, марксизму-ленинизму и всему остальному.
Виктор Сергеевич Розов это в пьесе своей как раз и показывал. В дальнейшем прорва осуществила «перестройку»… разгулялась вовсю в ходе демократических реформ Ельцина и… столкнулась с необходимостью ввести самое себя (самое себя! — этого не хотят понять апологеты постъельцинского периода) в некие очень условные берега. Но «прорвократию» при этом никто не отменил. Ее холят и лелеют! Слегка поругивают и очень сильно похваливают. Ей придают новые черты, взращивая ее при этом — подчеркиваю, — не отменяя, а ВЗРАЩИВАЯ.
И что такое сабля, за которую герой Розова хватается, объявляя прорве свой луддистский юношеский джихад? Сегодня нет не только героя, который мог бы за эту саблю схватиться. Проблематично уже само наличие сабли. Потому что в высшем смысле — как метафизическом, так и политическом — сабля является Духом истории. Тем самым мечом, о котором говорил Блок в своем «Возмездии», подчеркивая, что мало сковать меч (получить эту самую саблю то бишь). Надо еще иметь возможность ее использовать. То есть иметь и героя (исторический класс, субъект), и народ (соединившуюся с субъектом субстанцию).
Говоря о том, что «герой уж не разит свободно, его рука — в руке народной», Блок именно о недостаточности сабли как таковой говорил и даже героя как такового. Но это не отменяет острейшей необходимости в сабле. Проводя параллель между розовской пьесой и блоковским «Возмездием»,
Постепенно из суммы этих ощущений (интеллектуальные ощущения — это строго научный термин) рождается понимание подлинного смысла достаточно коварной борьбы П. Гайденко и других против хилиазма. Эта борьба прорвы против меча. Да, именно против меча. Хилиазм Томаса Мюнцера, откровенно преемственный по отношению к хилиазму Иоахима Флорского, именовался именно религией меча. Кто-то скажет, что хилиазм — это и есть прорва с ее желанием «булок на деревьях». Что ответить? И надо ли отвечать?
На протяжении всего этого огромного исследования я с несвойственным мне в принципе терпением отношусь и к фундаментальной гуманитарной неграмотности нашего общества (между прочим, доставшейся в наследство от советского периода), и к расхожим предрассудкам этого же общества, вспухшим на советских дрожжах в постсоветский период, ознаменованный некоей поверхностной информированностью. Но я не могу одновременно вести сложнейшее исследование и проводить бесконечный ликбез с теми, кто прочитал пару бойко-безграмотных статей, созданных с откровенно провокационными целями.
Прочитайте Иоахима Флорского, ознакомьтесь с интеллектуальным наследием его последователей, найдите в себе мужество для прочтения хотя бы самых главных западных исследований (ну, хотя бы книг американского исследователя Нибура, на которые ориентирована политическая элита США). И вы убедитесь в главном. В том, что по одну сторону баррикад — прорва, легко берущая на вооружение гностицизм. А по другую сторону — да-да, именно по другую сторону — хилиазм.
Убедившись же в этом, вы поймете, что прорва, даже победив, до смерти боится хилиазма. И именно его считает основой Красного — да и любого другого исторического — проекта. И требует от своей интеллектуальной обслуги (отнюдь не только либеральной, но и как бы ортодоксально христианской): «Даешь защиту от… как там бишь его… хилиазма!».
Вроде бы в чем актуальность подобного требования? Где хилиазм-то? Накаленные толпы бродят по Рублевке или Киевскому шоссе и требуют Тысячелетнего царства? Что за чушь? Почему надо бороться с тем, чего очевидным образом нет?
Между тем во всем, что касается ощущения угроз, прорва адекватна донельзя. Ума в ней нет, а чувствительности, что называется, «до и больше». Заказ прорвы на борьбу с хилиазмом многослоен.
Первый слой связан с демонтажем коммунизма.
Второй слой — с демонтажем хилиазма.
Третий… Четвертый… Пятый…
Можно ли отказаться от революционности как таковой и сохранить историю? Можно ли, отказавшись от истории, сохранить человека?
Переход от одного слоя к другому обнажает и суть прорвы, и уровень ее предельных, именно метафизических, амбиций.
То, что прорва боится хилиазма, понятно.
То, что она хочет добить его до конца самыми разными способами (в том числе, и через отождествление с гностицизмом), тоже понятно.
То, что она, устраивая невиданную оргию потребления, обвиняет в потребительских преступных намерениях хилиазм, опять же понятно.