Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2

Кургинян Сергей Ервандович

Заковывание в бетон того, что находится в бушующем разливе, — это особая интеллектуальная и политическая функция, которую берут на себя великие люди, острейшим образом переживающие и понимающие насущность не самой, может быть, любезной их сердцу задачи. Задачи структуризации последствий великого революционного импульса. Для людей с разной ценностной ориентацией одни революционные импульсы могут восприниматься как высочайшее благо, а другие как абсолютное зло.

Но даже если эти люди ценностно отвергают все такие импульсы… вспомним еще раз высказывание Фридриха Эберта: «Революция мне ненавистна, как грех»… Даже в этом случае люди эти; если они интеллектуалы, не могут не понимать, что есть взрывы, то есть

импульсы (хоть возникновение Солнца, хоть возникновение планет, хоть Большой Взрыв), а есть оформление последствий созданного этими взрывами разогрева. Я вот, как человек, обладающий определенными ценностями, ненавижу Гитлера. А как политолог, понимаю, что в вопросе об оформлении последствий созданного взрывами разогрева различия между ним и всеми другими «оформителями» исчезает. Сначала — импульс, а потом — «ночь длинных ножей». То, что в плане оформления последствий разогрева исчезают все идеологические, ценностные, метафизические даже различия и выступает на первый план нечто фундаментально инвариантное (этот термидор, то есть), свидетельствует о том, что мы имеем дело с одной из самых устойчивых в мировой истории политических закономерностей — закономерностью постреволюционного термидора.

Глава IV. Термидор как историческая (и даже метаисторическая) константа

Давайте попытаемся выявить то, что, не травмируя наши ценности, приводит разнокачественные явления к общему теоретическому и даже системно-математическому эквиваленту. Лев Гумилев называл это общее пассионарностью. А другие называли это иначе.

Для Гумилева импульсы носят природный характер, что явным образом противоречит ряду важнейших фактов. Ясно, например, что между упадком 1908 года и революцией 1917 года никаких супервспышек на Солнце, возбудивших наших дедов и прадедов, не было. А импульс шарахнул такой, что мало не показалось.

Пауль Тиллих понимает природу подобных импульсов иначе, чем Гумилев. Как мне представляется, более адекватно сути. Скажут: «Мало ли что кому представляется!» Соглашусь. И не буду тасовать колоду авторитетов, установивших некую закономерность, согласно которой сначала имеет место импульс (взрыв, разогрев etc), потом оформление продуктов взрыва, потом остывание этих продуктов, потом исчерпание энергии (и накопление новой внутри этого исчерпания), потом новый взрыв. Куда это направлено и является ли цикличностью или чем-то другим, это отдельный вопрос. Невероятно важный, но отдельный. А то, что это (взрыв, оформление, остывание, исчерпание, новый взрыв) наличествует, пожалуй, уже ни у кого не вызывает сомнения.

Но даже если у кого-то и вызывает, то ситуация с Августином — как на ладони. Он оформлял продукты сверхмощного смыслового взрыва, взрыва, не знающего аналогов в истории.

Взрыв, создавший колоссальный очаг энергии, имел для квантов этой энергии (они же — верующие) очевидно сакральный характер. Но есть религиозная доктрина, а есть наука. Она не может не заняться сопоставлением сходств культурных последствий, имеющих место как при различных сакральных взрывах в рамках одной культурной традиции (Моисей — это ведь тоже Великая религиозная революция, чье значение христианин под сомнение не ставит), так и при сакральных взрывах в рамках разных традиций. А также при секулярных взрывах с культурогенезисными последствиями.

Для ученого (а как иначе мы хотя бы сопоставим традиции?) сходства бросаются в глаза. Сначала — Великий Взрыв. А потом…

Взрыв оставляет после себя лаву («страну в бушующем разливе» у Есенина) и необходимость структуризации, канализаций и прочего («заковывания в бетон»). Возникает фундаментальное расхождение между «людьми лавы» и «людьми бетона». А значит, и между внутренними партиями («партией лавы» и «партией бетона»). Августин

ощутил свое предназначение — стать выразителем мировоззрения (а отчасти воли) этой самой «партии бетона».

Это не значит, что он поставил свой язык и свою мысль на службу данным (как сказал бы Маркс, классовым) интересам. Имей место подобное, он был бы неубедителен. А он крайне убедителен, потому что подлинен. Августин служит истине, а не интересам. Но его служение, его поиски удивительно созвучны «времени бетона». А значит, и «партии бетона».

Наступило время оформлять продукты раннехристианского катакомбного и посткатакомбного взрыва. Время этого взрыва — позади. Люди, еще недавно бывшие товарищами по партии, разделились на тех, кто верен духу произошедшего взрыва (и в этом смысле, взрыву как первотрадиции), и тех, кто кожей чует некие фундаментальные перемены… Культурные, психологические, если хотите, но и политические тоже. И понимает, что с дорогим и их сердцам «духом взрыва» пора завязывать.

И те, и другие — истово верующие христиане. Ну и что? Даже если вас коробит моя термидорианская метафора, постарайтесь, продравшись к сути сквозь ценностные колючки и применив ее, добыть важное для вас (для вас, а не для меня) новое понимание.

В моей метафоре Христос — это Ленин, Августин — Сталин (не вполне Сталин, но в первом приближении это проходит, а чуть позже я уточню), хилиасты — Троцкий. И Сталин, и Троцкий — верные ленинцы. Но Троцкий — это партия бушующей лавы (Есенину, видимо, представлялась река, а мне — лавовый поток). А Сталин — это партия заковывания в бетон. И одна, и другая партии верны духу Великого Взрыва и делу того, кто осуществил этот взрыв. В противном случае метафора термидора лишена всякого смысла.

Августин и хилиасты, с которыми он борется. Хилиасты — вернейшие, провереннейшие партийцы. «Возникни» по их поводу Августин чуть раньше — он был бы объявлен меньшевиком, оппортунистом, ревизионистом. А возможно даже, «изгнав из рядов». Но у каждой фазы культурогенеза — свои задачи.

Вчера нужен был «хилиастический газ», сегодня — «августинианский тормоз». Вчера те, кого называют хилиастами, были раннехристианским (катакомбным и посткатакомбным) мейнстримом. Сегодня их необходимо перевести в разряд маргиналов (еретиков).

Справедливости ради надо сказать, что хилиасты всегда «идут вразнос». Как шли вразнос Троцкий в XX веке или Сен-Жюст, Робеспьер, Кутон и Бабеф в конце XVIII века. Но, даже если бы они не шли вразнос, все равно эпоха взрыва должна была смениться эпохой оформления извергнутого им, революция — термидором. А раз так, то Сталин — «верный ученик», а Троцкий — «хилиаст». Исторически это абсолютно закономерно. Но ставить знак равенства между этой закономерностью и содержанием идей — занятие вовсе не безусловное. В Ленине — два духа: взрыва и оформления. В Троцком — только дух взрыва. В Сталине — только дух оформления. Что ближе к Ленину? Пока нужен был взрыв (а очень долго был нужен только он), Троцкий был ближе. Когда Троцкий почуял в Ленине сдвиг к оформлению — он отошел от Ленина и даже напал на него. Но и ленинское «Письмо к съезду» нельзя ни абсолютизировать, ни уничижительно выводить за рамки большой политики.

Августин — член внутренней «партии бетона» в пределах современного ему христианства. Он мыслит так, как ей нужно, дышит с нею «ноздря в ноздрю», понимает, в чем ее (и его) интерес, кожей чувствует веления времени. Все сразу. Я не знаю, сколь подробно Сталин прорабатывал для себя эту коллизию. Августина он, безусловно, читал… И политическую суть августинианства понимал. В спорах о термидоре (а августинианство — это, конечно же, метафизический термидор) он принимал участие. По статусу и роли в РСДРП(б) и ВКП(б) он не мог про это не слышать. Может быть, он не разглагольствовал на эту тему. Но слушал и мотал на ус…