Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2

Кургинян Сергей Ервандович

Итак, война с исторической страстью приобрела общемировой характер. И ведется она в условиях невероятного оскудения исторической страсти, воли к Новому вообще и Новой Великой Идеальности тем более. Исчерпанность Старого, имеющегося, нарастает неумолимо. Оно буквально трещит по швам. Соискатель, претендовавший на Новизну, устранен с исторической сцены. Новых соискателей, новых идеальностей, новых энергий нет.

Острота войны с Историческим в условиях такого исчерпания… Согласитесь, это серьезно. Это вам не дискуссии времен Ромена Роллана и Тэна, ведущиеся в мире, где и Старое (Конвент) не исчерпало себя, и Новое на подходе. И бродит, так сказать, по Европе.

Второе обстоятельство, как я уже говорил, не носит столь

общего характера. Но оно не менее важное. Я имею в виду беспрецедентность ведущейся в России войны с Историей. Кое-что мы уже рассмотрели. Все эти дебольшевизации–1, –2, –3 и так далее. Перестройки — 1, –2, –3 и так далее. Мы убедились также в том, что существенным слагаемым этого процесса является «монкизация термидора». То есть попытка превратить всех, кто «заковывал в бетон» магму взрывов Нового Идеального, в противников самой этой магмы, самих этих взрывов, сторонников Старого, то есть скрытых реставраторов, ведущих войну с Историей, а не конституирующих новые фазы исторического процесса. Мы проследили также связь всего этого с беспрецедентно грубыми и бесперспективными формами так называемого «социального заказа». Мы установили, как война с левым вообще переходит в войну с любой по своему качеству исторической страстью, с любым новоидеальным началом, взыскующим лучшей жизни.

Мы установили связь всего этого и метафизической войны с развитием. Мы могли бы проследить на богатейшем фактическом материале и более вопиющие формы войны с историей, героизмом, жертвенностью, свидетельствующие о действительной беспрецедентности того, что происходит в России на протяжении последних двадцати лет. Но наша задача — не в накоплении материала и даже не в его классификации. Нас интересует прослеживание тенденции и раскрытие ее содержания. А также обсуждение возможностей перелома этой тенденции, а значит, и обеспечения того самого развития, о необходимости которого так настойчиво заявила власть… Впервые за двадцать лет…

Вряд ли стоит рассматривать подробно не только тему возвеличивания Романовых во имя истребления советского смысла, но и тему истребления смысла, связанного с самими Романовыми. Идея послепетровской России (она же империя Романовых, она же Российская империя) расшатывается с такой же беспощадностью, как и идея СССР. Иначе и быть не может, коль скоро Петр I — это «революционер на троне». Имперскому смыслу объявлена такая же война на уничтожение, как и смыслу советскому.

Ради войны с красным смыслом можно приподнять Романовых. Но, как только начинается война с петровским смыслом, с его авторитарной модернизацией, породившей, повторяю, Империю, оказывается, что и Романовы не ахти. Особенно же те, которые не отрицали Новый исторический смысл, петровскую великую страсть по Новому. Наконец, и Пушкина, как певца петровских реформ, можно противопоставить Аввакуму и за счет такого противопоставления (конечно, в пользу последнего) растоптать и новоидеальность, предшествующую советской.

Внимательный анализ превознесений Романовых (и особенно Николая II) мог бы пополнить нашу коллекцию «монкизаций». Ибо, конечно же, Николай II ну уж никак не рассматривается как последователь Петра Великого. Он даже не термидорианец. И не трагическая жертва исчерпания великого импульса новизны, создавшего династию. Он «белая» антитеза «красному» Петру. Он благородный предатель ужасного петровского дела…

Что же такое эта «всемонкизация», не опознав которую мы не продвинемся дальше даже в раскрытии тенденции? И, уж тем более, в понимании ее содержания? Почему любое оформление Нового (конечно же, в диалектическом плане являющееся в чем-то и его отрицанием) рассматривается как «благородный заговор», направленный на удушение Нового в объятиях провокационного оформительства? Почему каждый революционер-оформитель, вплоть до Августина, подается как реставратор, борец с историческим духом, которому он лишь якобы сопричастен?

Я не хочу сказать, что Пиама Павловна Гайденко сознательно предлагает

рассматривать Блаженного Августина как благородного белого (греческого) реставратора, который под видом оформительства на самом деле борется с ужасным «красным» Христом. Но есть какое-то всереставрационное поветрие, способ понимания всего и вся. И в атмосфере всереставрационизма рекомендация руководствоваться учением Платона — Плотина, разумеется же, передовым и всесильным, по существу равносильна именно этому.

«Мы метили в коммунизм, а попали в Россию», — писал двусмысленнейший Александр Зиновьев, отрекомендовывавшийся и как консультант ЦРУ, и как великий патриот России, и как интеллектуальный суперстрелок, и как «мазила», неспособный попасть в мишень… Что если завтра… ну, не Пиама Павловна, а кто-то другой напишет: «Мы метили в хилиазм, а попали в христианство»? Откуда путаница-то? И путаница ли это?

Любой оформитель — это борец с оформляемым содержанием… Разве может сформироваться такой подход в отрыве от специфического понимания соотношения Формы и Содержания? Может быть, сторонники «всемонкизации» и не формулируют для себя (а уж тем более для других) нечто подобное. Не восклицают (публично или наедине с самими собой): «Да здравствует благородная Форма, эта убийца гнусности, именуемой Содержанием!»

Может быть, конкретные интеллектуальные стрелки бьют по частным мишеням. Но логика, согласитесь, именно в этом. Если любой Икс — это борец с Игрек… Если такова схема описания, то что в голове у тех, кто предлагает такую схему? И может ли там не находиться окончательное «да здравствует»: «Да здравствует замечательный Икс как борец с омерзительным Игреком!» Икс — Форма, Игрек — Содержание. Что получаем? Получаем уже не частную иллюстрацию на тему «превращенная форма», а некое соотношение между тенденцией и ее основаниями. Я не шибко какой поклонник принципа, согласно которому «бытие определяет сознание». Но чтобы бытие уж никак не влияло на сознание… Извиняюсь, так не бывает почти никогда. И не надо лукавых адресаций к тактично оговоренному мною «почти»!

Авторы всех анализируемых мною высказываний не переселились при жизни полностью в астрал, ментал… И так далее… Они на работу ходили, какие-то минимальные требования инстанции выполняли, публиковались, социализовались и так далее. И если они ненавидели то, что должны были насыщать своими текстами, то есть оформлять… Если они в этом своем порыве сделали оформительство способом убиения ненавидимого содержания, то не Сталина они описывают, как Монка, и не Блаженного Августина — как метафизического нео-Монка, а… самих себя.

Бред? Навет? А как относиться к таким строкам Евгения Евтушенко, написанным еще в 60-е годы прошлого века:

Мы, лицедеи-богомазы, Дурили головы господ. Мы ухитрялись брать заказы

И делать все наоборот…

Поэт же не просто себя таким сомнительным образом отрекомендовывает! Он описывает свои размышления в грузинской церкви, которую в начале XX века расписывал Ладо Гудиашвили. Евтушенко что говорит-то? Что так было и так будет. «Берем заказ» (содержание), а «делаем» все «именно наоборот»! Не как-то, а шиворот-навыворот.

И в этом — миссия Формы (его стихов, росписей Гудиашвили) по отношению к Содержанию.

Форма не богаче Содержания… Не гибко с ним соотносится… Кто бы стал спорить! Она диаметрально противоположна Содержанию? Вот как!

Легко возразить, что «это всё — Евтушенко». И что интеллектуальная фронда, она же «фига в кармане», — удел любой идеократической Системы, ее абсолютно неизбежное порождение. Мол, не создавайте идеократических систем, не будет и таких «евтушенков».

Но, во-первых, я и не призываю создавать идеократические системы.