Исцели меня
Шрифт:
Я не лукавлю, когда говорю, что мои руки, в отличие от ног, работают нормально. Работают, вот только левая после последнего падения во время очередной попытки встать и почувствовать себя крутой без посторонней помощи — дает о себе знать. От того и сложно равномерно перенести вес тела на обе руки при перемещении на фаянсовый трон. Поэтому лимит посещения уборной — три раза в день. А между можно потерпеть. Никаких катетеров, уток и прочего больше не будет. Остатки моей гордости слишком громко завопят, вернись я к этим приспособлениям. Нравится, не нравится, терпи, моя красавица. Усмехаюсь в голос от собственных мыслей, пытаясь проглотить застрявший в горле кусок булки. Последнюю я тоже люблю. Еще пару лет назад любая выпечка была непозволительной роскошью для таких как я. Проблема в том, что сейчас я не могу ее много есть, потому что придется запивать чаем и снова все упирается в излишнюю жидкость, раньше — потому что каждый грамм был на счету. Вот как устроена жизнь. Ни тогда, ни сейчас не могу позволить себе то, что с легкостью позволяет большинство людей. Набравшая вес модель — это как хирург без руки, ну если ты не модель плюс-сайз. Проще говоря — набранный килограмм равносилен пинку
— Сонь, — вновь прерывает мои раздумья Варя. — Твой папа еще не успел тебе сказать, он очень занят, но просил тебе передать, что сегодня у вас дома намечается вечеринка…
Глава 2
— Начинается, блин, — резко прерываю Варю, закатывая глаза, ощущая каким-то шестым чувством, что дальше она скажет мне отнюдь не добрую весть. Надо просто переключить внимание на собеседника и разговор выльется в другое русло. Давай, Соня. — Варь, тебе уже двадцать девять, а ты не боишься, что с работой двадцать четыре часа в сутки профукаешь не только шанс выйти замуж, но и в принципе хоть как-то устроить свою личную жизнь? Годы летят, оглянуться не успеешь, а в квартире только кошки, — нагло отмечаю я. Ой, не мне говорить про личную жизнь. Кому угодно, но не мне. Варя-то, в отличие от меня, старой девой точно не помрет. Старой-то да, а вот девой точно нет. Она уже почти замужем побывала, если касаться чего-то формального, не говоря уже о чем-то более интимном. А вот я — классический кандидат помереть девственницей со стаей кошек. Хотя нет, пушистых четвероногих мне не видать до тех пор, пока я живу в отцовском доме, да и до старости не доживу. А вообще-то и с этого дома не съеду. Кому я такая сдалась? Отлично. Хотела уколоть Варю, а занозу занесла в итоге себе. Ну, поделом, София. Бумеранг он такой.
— Не боюсь, всему свое время, — прерывает мои раздумья Варя. — Ты бы о себе лучше подумала.
— А что о себе думать? У меня все предельно ясно.
— В двадцать один куда проще изменить не только свою жизнь, но и мышление. Поправишь свое здоровье, встанешь на ноги, встретишь достойного человека, а потом и замуж выйдешь. Надо только немного захотеть, Соня, и хоть иногда выходить на улицу.
— Выезжать, Варя, а не выходить. И моя жизнь кардинально не изменится. Не обманывай ни себя, ни меня. У меня ничего этого не будет.
— Будет. Помнишь, как ты рассказывала о детских мечтах иметь дочку? Так вот дерзай и делай все для того, чтобы через лет пять в тебе зародилась маленькая жизнь. Такая же красивая и голубоглазая, как ты, — с доброй улыбкой произносит Варя, от чего мне становится стыдно за мои слова в ее сторону и одновременно смешно. — Ну и чего ты смеешься?
— Лучше этого не произносить вслух.
— И все же, — настаивает Варя.
— Во мне зародятся разве что глисты. Или уже зародились, от того и схуднула, — с усмешкой произношу я.
— Ну ты и дурашка, Соня, — треплет меня за макушку. — Будем считать, что попытка меня задеть — удалась.
— Варь?
— Что?
— Прости меня, пожалуйста. На самом деле я не хочу тебя обижать. Оно само как-то выходит, не знаю как так.
— Забудь. Как говорила одна моя знакомая, ты так себя ведешь не потому что такая, а потому что болезнь сделала тебя такой. Вот поправишься, и не захочется меня задирать. Ладно, Сонь, вернемся к нашим баранам, а точнее… у твоего отца сегодня какой-то важный вечер. Здесь, в доме. Будет много приглашенных, уже вовсю идут приготовления. Он настоял на твоем обязательном присутствии при полном параде. Я тебя очень прошу, уступи. Мы побудем там полчаса, максимум час, потом придумаем правдивую отговорку о том, что тебе стало нехорошо, — замолкает и проводит рукой по моим волосам, вызывая приятную россыпь мурашек по коже головы, от чего я неосознанно закрываю глаза. И голова уже не кажется такой тяжелой. А может становится так хорошо от почти забытых маминых прикосновений. И пусть я была совсем маленькой, могу поклясться, что она гладила меня точно так же. — Он все равно придет сюда, если ты будешь упираться, — продолжает свой рассказ Варя. — А так все будет выглядеть очень натурально, когда в процессе вечера скажем, что тебе нездоровится. Может он потом и не заметит твоего ухода. Ну что, согласимся добровольно?
— Хорошо, — как ни странно, спокойно соглашаюсь я, понимая, что папа действительно сюда мало того, что поднимется, так еще и скажет, что надевать, не говоря уже о том, как себя вести. Уж лучше обойтись малыми жертвами. — У меня конфеты закончились. Принеси, пожалуйста. Только те, в которых меньше всего углеводов.
— Две конфеты и через час в душ, максимум полтора, — убирает руку с моих волос. — Потом макияж, прическа и какое-нибудь удобное и красивое платье.
В душ через час… мысленно проговариваю про себя. Перевожу взгляд на тарелку с супом и улыбаюсь. Ну, раз скоро в душ, значит судьба мне тебя съесть, дорогой.
— Я передумала. Хочу суп.
— В смысле?
— Сопли на носу повисли. Суп, говорю, хочу. Он меня вдруг привлек капельками жирной сметаны.
— Ой, Соня. Он же уже остыл.
— Ой, Варя, во рту согрею, — копирую ее интонацию, потянувшись рукой к ложке.
Смотрю на свое отражение в зеркале и не понимаю, что испытываю. Если быть объективной, я хороша собой. По крайней мере, лицо по-прежнему красивое. Вот только, то ли руки стали расти из одного места, то ли просто нет желания, но синяки под глазами замаскировать не получилось. В итоге на накрашенных глазах слишком сильно выделяются не густо накрашенные ресницы, а синяки. Это как индикатор болезни. Хотя проблема в другом месте. Или так дает о себе знать голова? К счастью, в данный момент она не болит. Провожу расческой по распущенным волосам и понимаю, что отражение в зеркале меня удручает. Сейчас я в полной мере ощущаю себя старухой. И впервые за все время отмечаю, что платье любимого черного цвета мне не нравится. Хотя мне оно определенно идет. Дело в цвете. Почему-то сейчас черный добивает. Хотя не он, а грудь. Вот что меня раздражает. И нет, дело не в ней самой. Меня раздражают пуговицы на платье в области моей, вполне себе выдающейся для столь худого тела, груди. В памяти невольно всплывают картинки двухгодовалой давности, как одна из моих пуговиц при вдохе отрикошетила прямо…
— Сонь, ну улыбнись, — в который раз за день Варя прерывает мои раздумья. — Такая красавица. Сейчас-то что не так?
— Все так.
— Тогда поехали?
— Давай, Варя, на перегонки, — усмехаюсь, прикрывая рот ладонью.
— Прекрати.
— А я вообще-то серьезно. Я на своем спорткаре, — обвожу глазами кресло. — А ты бегом. Ладно, ладно. Я принимаю серьезный, приветливый вид. Максимум час, ты помнишь?
— Помню.
Если быть откровенной — мне повезло. Далеко не у всех есть возможность передвигаться на самой новой и удобной электроколяске. Да и вообще в принципе иметь такие возможности, как у меня. Где-то там люди с гораздо худшими диагнозами живут в однушке, на пенсию по инвалидности и передвигаются на громоздкой и неудобной механике. Я, правда, стараюсь радоваться всему, что у меня есть, но только все равно не выходит. Я не принимаю себя такой, какой стала. И кресло, несмотря на его лучшие и новейшие характеристики, не люблю. Как только я в него пересаживаюсь, то в полной мере ощущаю себя инвалидом. Ненавижу это слово. На дух не переношу. Оно оскорбительное. В кровати, на диване — я обычный человек. В кресле, каким бы крутым оно ни было — в полной мере ощущаешь себя больной и ловишь на себе косые взгляды. А сейчас, находясь в окружении стольких людей, и подавно. Когда-то от такого массового скопления людей я испытывала наслаждение, просто потому что взгляды в основном были прикованы ко мне. Мною восхищались и завидовали. Мне это нравилось. Сейчас же публика совсем другая, завидовать, понятное дело, нечему.
— Вот вы где. Соня, — укоризненно произносит папа. — У нас похороны? Я же просил надеть красивое платье.
— О вкусах не спорят, по мне оно красивое. Варе тоже нравится.
— Какая ж ты противная девчонка.
— Это гены, папа.
— Рот на замок и натяни улыбку. Варя, — переводит от меня взгляд. — Пойдем поговорим на очень важную тему.
Подхватывает ее под локоть и уводит в сторону дома. А я как никогда ощущаю самую настоящую панику. Никто меня не тронет, здесь много людей и камер, да и куча охраны, в конце концов. Вот только все это не помогает мне чувствовать себя уверенной. Мне жизненно необходимо быть с кем-то рядом. Варя — моя своеобразная защита, как бы я ее ни обижала и ни задевала. А сейчас, оставшись одна, мне страшно. Тупо страшно. Пытаюсь отвлечься, выискивая среди гостей хоть кого-то знакомого. Да ту же сестру. Сейчас эта малявка не кажется мне вселенским злом. Катя! Где моя мачеха? Она же должна быть где-то тут. Ну почему я никого не вижу? Закрываю глаза, пытаясь мысленно успокоиться, и делаю глубокий вдох. Я — не в кресле. Я — стою с бокалом сока на длиннющих каблуках, покачивая носком туфли. Я — такая же, как два года назад. Здоровая, красивая и уверенная в себе. Распахиваю глаза и уже с совершенно другим видом осматриваю окружающих. Собрать всех на улице — было не такой уж плохой идеей, благо, погода в конце июня это позволяет. Сейчас реально тепло, несмотря на пасмурную погоду утром. О дожде уже ничего не напоминает. У моей мачехи определенно хороший вкус, уверена на сто процентов, что ко всему окружающему она приложила руку ничуть не меньше, чем какой-нибудь вычурный организатор праздников. О, а вот и она. Мило ведет беседу с каким-то мужчиной. Если быть объективной — Катя неплохая. Да и в принципе мать Сережи априори не может быть плохой. Просто, как ни крути, она не моя мама, вот и вся суть. А я — не ее дочь. Катя как будто почувствовала, что я на нее смотрю, и перевела взгляд от мужчины на меня, мило улыбнувшись. Я почему-то тоже улыбнулась в ответ. Правда ровно до тех пор, пока ее собеседник не повернулся и не взглянул на меня. От моей улыбки, равно как и от едва возникшей минуту назад уверенности, не осталось и следа. Сердце заколотилось как бешеное, кожа на ладонях стала болезненно покалывать, словно мои руки отхлестали крапивой. А вообще так и есть, правда не мои ладони, а меня всю только что отхлестали. И не крапивой, а кнутом. Ненавижу его. Просто ненавижу. Вместо того, чтобы отвернуться и отъехать куда угодно, я делаю то же самое, что и он. А именно — пристально всматриваюсь в его лицо. Смотрю до тех пор, пока Бестужев мне не подмигнул. Ненавижу. Как же я его ненавижу. Делаю глубокий вдох и опускаю взгляд на свои ладони. Не хочу думать почему он здесь. Просто не хочу. Для былых дел я ему точно такая не сдалась. Мне нечего бояться. Вот только противное нехорошее чувство засело где-то глубоко внутри. Ведь что-то же ему нужно. Точно нужно, судя по тому, что он направляется в мою сторону. Шумно сглатываю и сжимаю ладони в кулак. Не хочу поднимать на него голову, тупо не хочу. Но он становится напротив меня, а все что делаю я — это устремляю взгляд на его начищенные до блеска ботинки. От их блеска в моих глазах, кажется, засверкало. Эстет недоделанный.
— Ну, здравствуй, Соня…
Глава 3
Кажется, сейчас я в полной мере ощутила на себе что такое проглотить язык. И хоть убей не могу взглянуть Бестужеву в лицо. Не могу и все тут. Много чести, голову еще на него задирать. С фантазией у меня никогда не было проблем, с языком и подавно. А на деле выходит, что я молчу, как рыба, сканируя взглядом его ботинки. Чем же он их намазал, что они так блестят? Ну, это прям очень важный вопрос, Соня. Спроси еще название средства. А лучше наступи ему на ногу. Да так, чтобы убить двух зайцев — отдавить ему ступню и испачкать в хлам ботинок. Ан нет, проблемка есть, наступить не смогу… Черт, чего ж я такая трусиха-то? Только я подумала о том, что минутная загрузка — это уже явный перебор, и стоит себя перебороть и взглянуть на Бестужева, как он сам опустился передо мной на корточки. Взглянуть ему в лицо все равно не получается, теперь вместо его ботинок я разглядываю ворот его белоснежной рубашки. И все же надо быть объективной, один плюс в этом мужчине все же имеется — пахнет от него приятно.