Исход. Том 2
Шрифт:
«О, но ведь я стара! Это несправедливо!»
А вслед за этим зазвучал другой голос, тонкий, тихий и спокойный, но это был не ее голос: «Не слишком стара для того, чтобы понять, что эта женщина…»
К ней почтительно приблизился еще один мужчина.
— Здравствуйте, матушка Абигайль, — сказал он. — Меня зовут Зеллмен. Марк Зеллмен. Из Лоувилла, штат Нью-Йорк. Вы мне снились.
И перед ней встал внезапный выбор, который лишь на мгновение четко обрисовался в ее мятущемся сознании. Она могла ответить этому человеку, добродушно поболтать с ним, чтобы он расслабился (но не слишком
Она могла последовать за нитью своей мысли в глубь себя в поисках того, что Бог предопределил ей узнать -
Эта женщина -
— что?
Разве это важно? Женщина ушла.
— Когда-то на севере штата Нью-Йорк жил один из моих внучатых племянников, — как ни в чем не бывало сказала матушка Абигайль Марку Зеллмену. — Городок назывался Роузиз-Пойнт. На самом севере, на берегу озера Шамплейн, рядом со штатом Вермонт. Наверняка никогда о таком не слыхивали?
Марк Зеллмен сказал, что, конечно, слышал. Почти все жители штата Нью-Йорк знают о Роузиз-Пойнт. Был ли он там когда-либо? Лицо Марка трагически исказилось. Нет, ни разу. Всегда хотел поехать.
— Судя по письмам Ронни, вы не очень-то много потеряли, — успокоила она его, и Зеллмен, сияя, отошел от нее.
Подходили и другие засвидетельствовать свое почтение, как это делали другие до них, как будут поступать другие в последующие дни и недели. Подросток по имени Тони Донахью. Парень по имени Джек Джексон, бывший автомеханик. Молодая девушка, медсестра, по имени Лори Констебл — она еще пригодится. Пожилой мужчина по имени Ричард Фаррис, которого все называли Судьей; он посмотрел на нее проницательным, умным взглядом и едва не вселил в нее смятение заново.
Дик Воллмен, Сэнди дю Чинз — хорошенькое имя, французское. Гарри Данбартон, человек, который еще три месяца назад зарабатывал на жизнь продажей очков. Андpea Терминелло, Смит Реннетт. И многие другие. Матушка Абигайль говорила со всеми, кивала головой улыбалась и приводила их в хорошее расположение духа, но того удовольствия, которое она испытывала от этого раньше, уже не было сегодня, и она чувствовала лишьболь в запястьях, пальцах и коленях да еще настойчивое подозрение, что ей необходимо воспользоваться «Портосаном», и если она не сделает это как можно быстрее, то рискует испортить себе платье.
Все это и еще чувство — уже стирающееся (и онополностью сотрется до наступления ночи), что она упустила что-то огромной важности, о чем она когда-то, может быть, будет очень сожалеть.
Ему лучше думалось, когда он писал, и поэтому онбыстро, в общих чертах, записывал все, что могло бы быть важным, двумя фломастерами: синим и черным. НикАндрос сидел в кабинете дома на Бейзлайн-роуд, в котором, кроме него, жил еще Ральф Брентнер со своей женщиной, Элизой. Уже почти стемнело. Дом был просто великолепен, расположен у подножия горы Флагстафф, но чуть выше самого Боулдер-Сити, так что из широкого окна гостиной улицы и дороги города, казалось разбегались, словно на огромной карте. Окна с внешней стороны были покрыты какой-то серебристой отражающей ерундой, так что жилец мог смотреть наружу, a прохожий не мог заглянуть внутрь. Ник предположил, чтодом стоил от 450 тысяч до полумиллиона долларов… но владелец и его семья непостижимым образом отсутствовали.
На протяжении своего долгого путешествия из Шойо в Боулдер, вначале в одиночку, а затем с ТомомКалленом и другими, Ник прошел через
На каждый дом или общественное здание, где были трупы, приходился десяток других, абсолютно пустых. Видимо, во время последней вспышки этой чумы большинство жителей Боулдера — и больных, и здоровых — покинули город. Почему? Ну, подумал он, это не имеет никакого значения, и, возможно, они никогда этого не узнают. Самым удивительным было то, что матушке Абигайль, руководствуясь каким-то внутренним зрением, удалось привести их в этот, возможно единственный, маленький город в Соединенных Штатах, который столь непостижимо очистился от жертв эпидемии. Даже такому агностику, как Ник, было над чем задуматься: откуда она могла получить эти сведения.
Ник занял три комнаты в цокольном этаже дома, они казались ему прекрасными — со своей атмосферой, со стенами, обшитыми узловатой сосной. Никакие доводы Ральфа не заставили Ника увеличить свое жилое пространство — он и так чувствовал себя захватчиком, но эти комнаты ему нравились… и до своего путешествия из Шойо в Хемингфорд он даже не представлял себе, насколько ему опостылели чужие лица. И он еще не отдохнул от них.
И несомненно, этот дом был самым красивым из всех, в которых он когда-либо жил. У него был отдельный вход с заднего крыльца, а свой десятискоростной велосипед он поставил под длинным, нависающим над дверью карнизом, где тот сразу же по самые оси погрузился в многолетнюю мягкость прелых осиновых листьев. У него была небольшая библиотека, то, что он всегда хотел, но никогда не мог иметь в годы своих странствий. В те дни Ник очень много читал (сейчас у него редко выдавалось время пообщаться с какой-нибудь книгой), и некоторые книги на полках — полках, еще в основном незаполненных, — были его старыми друзьями, большинство из них были когда-то взяты из общественных библиотек по два пенса за день; последние несколько лет он ни разу, ни в одном городе, не задерживался настолько, чтобы приобрести постоянный читательский абонемент.
Остальные же книги он еще не прочитал, книги, к встрече с которыми его привели поиски в общественных библиотеках. И вот в то время как он сидел здесь с фломастерами и бумагой, одна из таких книг лежала рядом на столе, возле правой руки, — «Подожги этот дом» Уильяма Стайрона. Ник заложил страницу, на которой остановился, десятидолларовой банкнотой, найденной на улице. На улицах было много денег, разбросанных ветром, и его до сих пор удивляло то, что многие люди — и он в том числе — по-прежнему останавливались, чтобы поднять их. Для чего? Книги теперь были бесплатные. Идеи были бесплатные. Иногда эта мысль забавляла его. Но чаще все же пугала.
Он писал на листке из блокнота с кольцевым переплетом, в котором он хранил все свои мысли, — это был наполовину дневник, а наполовину список магазинных покупок (если слово «покупка» подходило к ситуации). Ник обнаружил в себе огромную любовь к составлению списков, он даже думал, что один из его предков, должно быть, был бухгалтером. В минуты растерянности, как он обнаружил, составление какого-нибудь списка часто успокаивало. Ник вернулся к чистой странице блокнота, машинально черкая на полях.