Исход. Том 2
Шрифт:
Он взглянул было на Глена, но быстро отвел взгляд, подумав, что даже такому старому социологу, читавшему одновременно несколько книг, не понравилось бы быть застуканным с глазами на мокром месте.
— Хороший пес, хороший, — повторил Стью, и Кин застучал хвостом о доски крыльца, вероятно соглашаясь с тем, что он действительно хороший пес.
— Зайду-ка я в дом, — отворачиваясь, глухим голосом сказал Глен. — Надо бы немножко освежиться.
— Да, — сказал Стью, не поднимая глаз. — Эй, парень, слышишь, старина Кин, каким же ты был хорошим парнем, верно? Какой же ты хороший парень!
Кин одобрительно застучал хвостом.
— Перевернись-ка. Притворись мертвым, парень. Перевернись.
Кин послушно перевернулся на спину, вытянув задние лапы и болтая в воздухе передними. Лицо Стью омрачилось,
Дверь с москитной сеткой хлопнула, когда Глен снова вышел на веранду.
— Кто бы ни напал на него, он чуть не выпустил ему кишки, — заметил Стью.
— Раны оказались глубокими, он потерял много крови, — подтвердил Глен. — Я не в силах отогнать от себя мысль, как же я мог обречь его на все это?
— Дик сказал, что это были волки.
— Волки или, может быть, койоты… но, по его словам, койоты вряд ли смогли бы так поработать, и я с ним согласен. — Стью похлопал Кина по крестцу, и тот перевернулся на брюхо. — Как так получилось, что почти все собаки исчезли, а волков везде предостаточно — даже к востоку от Скалистых гор, если на то пошло, — чтобы напасть на такого хорошего пса?
— Думаю, этого мы никогда не узнаем, — сказал Глен. — Как и того, почему эта проклятая эпидемия унесла всех лошадей, а не коров, и большинство людей, но не нас. Я не собираюсь ломать над этим голову. Я собираюсь только набрать побольше чизбургеров и откормить моего друга.
— Да. — Стью увидел, как Кин быстро закрыл глаза. — Он изранен, но его хозяйство в целости и сохранности — я рассмотрел, когда он переворачивался. Надо не пропустить, если где-нибудь рядом появится сука, ты понимаешь?
— Да, — задумчиво ответил Глен. — Будешь теплый джин с тоником, Восточный Техас?
— Черт побери, нет. Пусть я не продвинулся дальше первого года в профессионально-техническом училище, но я не проклятый варвар. Пиво есть?
— Может, отыщу банку «Корз». Хотя пиво тоже теплое.
— Продано. — Стью, двинувшись вслед за Гленом в дом, вдруг задержался и посмотрел на спящего пса.
— Хорошенько отсыпайся, старина, — сказал он собаке. — Я рад, что ты снова с нами.
И вслед за Гленом вошел в дом.
Но Кин не спал.
Он пребывал в том промежуточном состоянии, в котором определенный период времени находятся большинство живых существ, когда они сильно пострадали физически, но не настолько, чтобы их коснулась тень смерти. В области брюшной полости нестерпимом жаром его допекал сильный зуд — зуд заживающих ран. Глену придется приложить немало усилий, чтобы не дать Кину содрать повязки и открыть раны, рискуя снова занести в них инфекцию. Но это будет позже. А пока Кин (который по-прежнему изредка думал о себе, как о Большом Стиве, что было его первоначальной кличкой) удовлетворенно погружался в это промежуточное состояние.
Волки настигли его в Небраске, пока он удрученно обнюхивал все вокруг дома на сваях в маленьком городке Хемингфорд Хоум. Запах ХОЗЯИНА — чувство ХОЗЯИНА — привело его к этому месту, а затем остановило. Куда он шел? Кин не знал. И эти волки, их было четверо, вышли из кукурузного поля, словно лохматые призраки мертвых. Их красные глаза сверкали, а сквозь хищный оскал прорывалось утробное, разрывающее тишину рычание, не оставлявшее сомнений в их намерениях. Кин стал отступать, рыча в ответ, его лапы напряженно рыли землю во дворе матушки Абигайль. Волк-предводитель прыгнул, как только задняя часть туловища Кина скользнула в тень крыльца. Он нападал снизу, целясь в брюхо, за ним последовали и остальные. Кин взвился над щелкающей пастью вожака, отдавая ему свое подбрюшье, и, как только вожак начал кусать и царапать, Кин сомкнул челюсти на волчьей шее, вонзаясь клыками, выпуская кровь, и волк завыл, внезапно
А затем на Кина напали другие: один слева, а другой справа, словно огромные пули, выпущенные в упор, последний из трио полз, ухмыляясь и щелкая зубами, готовый оторвать ему яйца. Кин с хриплым лаем рванул вправо, собираясь вначале разобраться с первым и спрятаться под крыльцо. Если бы ему удалось забраться под крыльцо, он смог бы расправиться со всеми — может быть, раз и навсегда. Сейчас, лежа на веранде, он заново переживал бой, словно в замедленной съемке: рычание и вой, броски и отступления, запах крови, который, въевшись в его мозг, превратил Кина в подобие сражающейся машины, не чувствующей своих ран до последнего вздоха. С волком, нападавшим справа, Кин справился так же быстро, как и с первым; хищник утратил один глаз, а сбоку на шее расплывалось огромное темное пятно — рана, вероятно, была смертельной. Но волк, в свою очередь, успел нанести увечья и Кину; большинство ран были поверхностными, но две оказались очень глубокими — на их месте потом останется грубый шрам в виде буквы «t» с низко опущенной перекладиной. Даже тогда, когда он станет старым-престарым псом (а Кин переживет Глена Бейтмена на шестнадцать лет), его шрамы будут ныть, пульсируя, в дождливую погоду.
Итак, Кин сразился с тремя, заполз под крыльцо, и, когда один из двух оставшихся волков, преодолев страх, попытался вползти за ним, Кин, прыгнув, повалил врага и распорол ему горло. Другой отступил почти до самого края кукурузного поля, беспокойно скуля. Если бы Кин вышел в бой, тот, другой, просто умчался бы с поджатым хвостом. Но Кин не вышел тогда. Он был измотан. Он мог лишь лежать на боку, тяжело дыша, зализывая раны и издавая низкое, грудное рычание при виде подступавшей тени оставшегося волка. Затем стало темно, окутанная дымкой ущербная луна плыла в небе над Небраской. И всякий раз, когда последний волк слышал, что Кин жив и, вероятно, по-прежнему готов сражаться, он шарахался прочь, поскуливая. После полуночи он исчез, оставив Кина одного на грани жизни и смерти. И вот в предутренний час Кин с ужасом почувствовал Нечто — присутствие какого-то другого животного — и застыл, жалобно повизгивая. Это нечто было в кукурузе, это нечто приближалось, возможно, охотясь за ним. Кин, дрожа, ждал, обнаружит ли его это нечто, это ужасное нечто, которое было похоже и на Человека, и на Волка, и на Глаз: какое-то черное существо, подобное древней рептилии. Казалось, прошла целая вечность, когда Кин, наконец, почувствовал, что оно ушло, и заснул. Он провалялся под крыльцом трое суток, выбираясь оттуда только гонимый голодом и жаждой. Под ручным насосом во дворе всегда собиралась лужица, а в доме было столько вкусного, многое осталось от ужина, приготовленного матушкой Абигайль для людей Ника.
Когда Кин почувствовал, что может идти дальше, он знал, куда идти. Это было подсказано ему не запахом; это было глубокое чувство жара, исходившего из глубин его бренного бытия, влекущий жар с запада. И он отправился туда, превозмогая последние пятьсот миль разрывающую брюхо боль. Время от времени он чуял ХОЗЯИНА и, таким образом, знал, что находится на правильном пути. И наконец-то он здесь. ХОЗЯИН здесь. Здесь нет волков. Здесь есть еда. Здесь не было ощущения того черного Нечто… того Человека с сильным запахом волка и с таким острым зрением, что он видел на целые мили вокруг, приводя в волнение каждое живое существо на его пути. В настоящее время все шло отлично. Думая так (насколько собаки могут думать, воспринимая мир почти исключительно через свои ощущения), Кин погружался все глубже, на этот раз в настоящий сон, в хороший сон с охотой на кроликов, скачущих в клевере и тимофеевке, — травы были ему по брюхо и успокаивающе холодили росой. Его звали Большим Стивом. А кролики были повсюду в это серое бесконечное утро…