Искатель. 1976. Выпуск №4
Шрифт:
— Хорошо, что вы тут. Грека к косе прибило. Сейчас туда пойдут спасатели. Займись, комиссар.
И устало поднялся, тяжело переступая, прошел мимо часового у дверей КПП, остановился на высоком крыльце. На горной хребтине висела прозрачная в рассвете облачная борода, таяла. Мороз сковывал взрытую землю под тополями. Ветер выл в проводах, сухо стучал оледенелыми ветками. Но был он уже не такой осатанело-порывистый, как вчера вечером. Это могло означать только одно: норд-ост умирал, как по расписанию, «отработав» свое минимальное время — трое суток. А без норд-оста любой мороз не трагедия. Набережные, причалы, корабли в порту не превратятся в айсберги.
За его спиной громко хлопнула дверь.
— Товарищ полковник!.. Из лесного порта звонили… Не явившиеся
— Двое?
— Нет, трое. Пьяные.
— Ага, стало быть, был-таки четвертый, — удовлетворенно сказал Демин. И вдруг подумал с тревогой: «А если был и пятый?» И успокоился: «Все равно судно не уйдет».
Он еще оглянулся, внимательно поглядел в темную даль. На голых пирсах что-то гремело и топало, словно там без перерыва работали все краны, лебедки, компрессоры. Качались и вздрагивали далекие и близкие огни над портом, над утонувшим в темноте морем. И трудно было разобрать, которые из них — на том судне, что бьется теперь об отмель, все глубже всасываясь в цепкий песок. В этом мерцающем созвездии огней Демин разглядел несколько подвижных, скользящих, как спутники в небе. Это шли спасатели.
Виталий БАБЕНКО
ПРОКЛЯТЫЙ И БЛАГОСЛОВЕННЫЙ
Я очень часто прослушиваю эти фонны. И каждый раз долго выбираю, какую взять для начала, стараюсь представить, чей услышу голос. Все они одинаковые — розовые кубики не больше игральной кости, ничем не помечены, чтобы отличаться один от другого, если не считать крохотного индекса на первой плоскости. Я намеренно располагаю их так, чтобы индекс оказался внизу. Беру, наконец, первую попавшуюся фонну, осторожно закладываю в проигрыватель и жду.
Раздается тихий щелчок. Сейчас в воздухе родится голос. Чей он будет — Психолога или Физика, Борттехника или Командира, — я не знаю, но всегда заключаю сам с собой нечто вроде пари. Мне кажется, если я угадаю, то вскоре сбудется и самое сокровенное мое желание: наконец-то я все пойму. Шанс угадать весьма высок: всего-навсего один из семи. Семь фонн выстроились в ряд у меня на столе, ровно столько, сколько было членов экипажа. Но почему-то я постоянно проигрываю, и, когда в комнате затихает последний монолог, мне мерещится, будто я только что был на волосок от разгадки, не сумел разобраться в какой-то малости, еще чуть-чуть — и из разрозненных кусочков сложится ясная и четкая мозаичная картинка. Однако… это же самое впечатление возникало и позавчера, и завтра мне будет недоставать все той же малости, и я утешаю себя мыслью, что причина в моей невезучести: опять не угадал, опять с первого раза не вышел мой многоголосый пасьянс.
«Человеческое познание движется по очень странной траектории», — слышатся первые слова монолога Физика. Я закрываю глаза, и мне чудится, что он сидит в кресле напротив меня, играет своим шариком-веретенцем и тихим голосом — не вдаваясь в сложности теории и не читая наизусть формулы, которые выглядят красиво только на экране калькулятора, а в словесном выражении представляются полнейшей абракадаброй, — рассказывает мне, человеку от физики весьма далекому, о цели эксперимента.
Что же, по крайней мере, сегодня пасьянс начался вполне логично — с предыстории. Только я загадывал Навигатора…
«…Кто мог подумать хотя бы двести лет назад, что, изучая материю, углубляясь в структуру вещественного мира, мы вдруг упремся в абсолютно невещественное, в пустоту, в ничто, в вакуум. Как можно в Ничто искать причины Чего-то? И если это Что-то — весь мир, вся Вселенная, то имеем ли мы право тратить силы, энергию, возможности на изучение НЕ сущего и снаряжать экспедицию «туда, не знаю куда», требуя от нее, чтобы она принесла «то, не знаю что»? Да, имеем…
Очевидно, не напрасно вопрос: действительно ли пуста пустота? — издавна
«…нечто и ничто отожествилось»…
Или — если бы мы по-новому осмыслили слова из Тайттирия Упанишады:
«Поистине вначале это было не-сущим;
Из него поистине возникло сущее».
Или — задумались бы над речением Лао-цзы:
«Все сущее в мире рождается из бытия. А бытие рождается из небытия».
Как появился наш мир? Откуда берутся звезды? И — самое главное — КАК они берутся? Сколь «простенькие» вопросы! И сколь непросто на них ответить. Например, в последнем КАК — загвоздка величайшая. Ни одна теория не объясняет это маленькое словечко, а в большинстве гипотез оно так и остается белым пятном. Если мы зажжем в пространстве звезду — скажем, соберем мегаколичество водорода, уплотним его, нагреем подобающим образом и инициируем в нем реакцию синтеза, пусть даже получим расчетным путем гарантию, что реакция по типу и длительности не будет отличаться от истинно звездной, пусть даже забудем на время, что водородный цикл Бете — как это было доказано много лет назад — нарушается, лишь стоит взяться за анализ нейтринного потока, — будет ли у нас уверенность, что получится именнозвезда? А может, для звезды нужно еще Нечто? Или Ничто?..
Игра этими двумя словечками занимала меня с детства. В мозгу не укладывалось, что вне нашего мира, вне нас и внутри нас царит полная пустота. Что пустоты этой в собственном теле гораздо больше — в пространственном смысле, — чем вещества, хотя мы и набрасываем на нее ловчую сеть или, еще лучше, маскировочную сеть — полевых взаимодействий. Что расстояния между крохотными частичками, из которых состою я, сравнимы с космическими и что любой человек, в сущности, как и его обитаемый мир, — лишь сумма вещественных слагаемых, дрожащих в безмерном невещественном восклицательном знаке, перед которым мышление пасует. И мне захотелось превратить его в знак вопросительный.
Цель жизни выявилась очень рано. Я поставил перед собой задачу доказать, что вакуум — «ничто» в одном-единственном, косвенном, условном смысле: без него наш мир действительно был бы абсолютной пустотой. НИЧЕМ. Мира бы не было. Итак, теорема: вакуум — носитель и прародитель материи. Скорее родитель, ибо, как я предполагаю, она черпалась из него всегда и черпается ежемгновенно. Первая посылка — моя магистерская о нулевых колебаниях вакуума. Именно из нее вытекало следствие о возможности создания прибора, который я назвал «васкопом» — «вакуумным микроскопом». Иначе — особой… чуть не сказал «фотографической»… камеры, позволяющей делать мгновенные — в истинном смысле — снимки, или даже «срезы», «сечения» чистого вакуума.
Чистый вакуум мы нашли. Оставалось малое — чтобы прибор сработал. Только в этом случае можно было бы доказать, что мы взвешены не в пустоте, а в безбрежном море энергии. Вакуум — море энергии!.. Прибор не сработал…
Поразительное дело. Мы совершаем гиперсветовые скачки в пространстве, а какэто делаем — не знаем. «Know-how» без «how». Понятно одно: мы на верном пути. Разработали теорию, теорию весьма искусственную, постулированную архипроизвольно. Теория воплотилась в постройке Корабля. И Корабль «проткнул» космос! Как? Посредством чего? С помощью каких сил? Убежден: ответа не будет до тех пор, пока мы не постигнем вакуум.