Искатель. 1986. Выпуск №6
Шрифт:
— За два дня.
— Как же это можно…
— Завтра будут с ними беседовать. А пока мне интереснее твои показания.
— Наконец-то ты, Зайцев, стал понимать, где навоз, а где жемчужные зерна.
— Итак? Я слушаю.
— Закон моды, старик. Их подвел жестокий, безжалостный закон моды.
— Большие модники оказались?
— Не в этом дело. Мода, которую мы видим на обложках журналов, на выставках, в демонстрационных залах, — все это чепуха. Частный случай. Слабый всплеск волны, почти незаметный большинству людей. Что носить этим летом, какой галстук модный нынешней осенью, опустить юбчонку до пят или поднять ее выше колен… Это почти неуловимые колебания по сравнению с мощным, глубинным, течением моды, по сравнению с ее Гольфстримом, если ты мне позволишь привести этот образ.
— Позволю!
— По сравнению с тем Гольфстримом, который меняет климат
— Вернемся к нашим грабителям, — прервал Зайцев лирическое отступление Ксенофонтова.
— Если тебе скажут, что нынешним сезоном неимоверно модны ярко-желтые галстуки с фиолетовой булавкой, ты наденешь такой галстук? Нет. Даже если тебя понизят в должности и обяжут ловить карманных воров. Стоят ли за этим ограниченность, ложные или истинные представления о прекрасном и уродливом… Что-то за этим стоит, я мог бы порассуждать на эту тему, но тебя волнует другое, не будем отвлекаться. Ты одеваешься в полном соответствии с некими собственными представлениями о своей персоне. Независимо от того, что тебе удастся раздобыть в наших лавках, а чего ты начисто лишен. Смотри, вон идет мужик в зеленом костюме. Он его купил, надел и вышел в город, ощущая себя нарядным и красивым, способным поразить чье-то воображение, может быть, даже женское. А я, я никогда не надену зеленого. Может быть, в этом проявляется мое невежество, мое скудоумие, но! Все это проявляется! Мы все, Зайцев, находимся в жестоком плену представлений о дурном, достойном, возвышенном и подчиняемся этим своим представлениям с рабской покорностью, не пытаясь даже воспротивиться, усомниться…
— Усвоил, — перебил Зайцев. — Дальше.
— Это даже не мода, это нечто другое, более значительное и незыблемое. Я, например, могу совершенно твердо сказать, какой галстук ты наденешь охотно, при каком будешь чувствовать себя совершенно счастливым, какой затянешь на своей тощей шее скрепя сердце, а какой не возьмешь ни при каких обстоятельствах.
— Хотел бы и я это знать, — усмехнулся Зайцев.
— Эти мои знания не о галстуках, Зайцев! Они о тебе. За твоими носками и трусиками, за твоим заросшим затылком и штанишками, которые явно нуждаются в утюге, за вот этой твоей папкой, за шариковой тридцатикопеечной ручкой стоишь ты, Зайцев, со своими надеждами и заблуждениями, со своим представлением о мире, в котором ты живешь, и о себе самом. Твой пиджак, твой обиженный взгляд, твоя продырявленная бандитской пулей рука рассказывают о тебе куда больше, чем тебе бы хотелось. И твое счастье, Зайцев, что на свете так мало людей, способных читать все эти иероглифы.
— Неужели прочитываешь?
— Запросто! Но это не всегда доставляет мне радость…
— Постой, постой! Но ведь мы далеко не всегда надеваем те вещи, которые хотим надеть, о которых мечтаем… Покупаем то, что подворачивается!
— Сколько раз тебе подворачивался коричневый костюм?! Сколько раз ты мог купить себе широкополую фетровую шляпу? Ты этого не сделал. Ты ходишь в сером мохнатом пиджаке, а на голове у тебя кепочка, правда, кожаная. Но и это очень многозначительный иероглиф. Ответь мне, Зайцев, на такой вопрос… Почему ты, несмотря на свой довольно незначительный рост, не носишь туфли с высокими каблуками, чтобы хоть немного поправить эту досадную ошибку природы, почему?
— Меня устраивает мой рост, — холодно ответил Зайцев.
— Во-первых, ты врешь. Во-вторых, это не ответ. Ты можешь сказать так, лишь обидевшись на меня. А я спрашиваю не для того, чтобы тебя обидеть. Я задаю вопрос просто и прямо: почему ты не носишь высокие каблуки, хотя многие это делают?
— Мне кажется, что… понимаешь, в этом есть что-то недостойное.
— Во! — Ксенофонтов поднял длинный указательный палец. — Ты не в силах справиться с собственным предубеждением. Впрочем, можешь назвать это убеждением. Тебе кажется? Тебе только кажется, а ты уже пленен.
— Повторяю, мой рост меня устраивает.
— Зайцев, я говорю о другом. Все мы пленники наших представлений о себе. Ты помнишь случай, чтобы хоть кто-нибудь из твоих знакомых мужчин или женщин, начальников или подчиненных вдруг надел вещь, от которой все просто обалдели? Нет. Новая вещь может быть дорогой, редкой, купленной у спекулянта, украденной, но она обязательно будет в духе этого человека. Даже если подчеркивает его полнейшую бездуховность. Она ничего не добавляет к твоему знанию этого человека, к твоему отношению к нему. Понимаешь? Ну, подскажет тебе, что на этого человека свалилась куча денег. Деньги могут обновить его гардероб, но не изменят его сути, не изменят его взаимоотношений с вещами. Сейчас, Зайцев, костюм на тебе пошиба невысокого. Да-да, согласись, прими, смирись — невысок пошиб твоего наряда. И тебе не дано носить другие костюмы — красивые, изысканные, сшитые из прекрасного материала, у тебя никогда не будет костюмов достойного цвета и качества. А если и появится случайно, то он ровно через неделю станет невыразительным, незаметным, маскирующим твою истинную суть, потому что все твои костюмы призваны маскировать. Не перебивай! Ты не наденешь приличный костюм, потому что побоишься выглядеть другим, не собой, ты побоишься тряпкой разрушить собственное представление о себе. Наша цель — отнюдь не красота и элегантность. Да, Зайцев, и это очень горько. Часто мы попросту шарахаемся от них, поскольку боимся вступить в спор со вкусами общества, с мнением окружающих. Вот попробуй приди на работу в прекрасном голубом костюме, белоснежной рубашке, надень синий галстук, причешись по-человечески, постригись у лучшего парикмахера и приди! Приди! И ты поставишь себя под удар. Твое…
— Это почему же?
— Твое опоздание, нераскрытое дело, твоя грубость или любезность, твой рост, вес, твоя заячья фамилия — все будет выпячено и усилено костюмом. Ты станешь уязвим. Опоздание на работу, которое тебе раньше прощали, уже не простят. Твоя грубость будет увеличена во сто крат цветом, качеством, необычностью твоего наряда. Твоя любезность, вполне естественная любезность, станет смешной и навязчивой. Все вдруг вспомнят, что твоя фамилия происходит от слова «заяц». Что нераскрытое преступление — десятое на твоем счету. Да, Зайцев, да. Одеждой мы не только срам прикрываем, мы маскируемся. Мы надеваем свои одежки точно так же, как это делают актеры перед спектаклем. Вот ты, например, каждый день с утра до вечера играешь или пытаешься играть дельного, смекалистого, неутомимого следователя. Поэтому твой костюм таков.
— А кого играешь ты?
— Играю, — кивнул Ксенофонтов. — Моя роль — способный, но несколько разболтанный журналист, который не прочь посмеяться над кем угодно, включая самого себя.
Некоторое время друзья молчали. Ксенофонтов сидел в низком кресле, вытянув ноги далеко вперед, а Зайцев — в таком же кресле, поставив локти на колени и уставившись прямо перед собой.
— Ну хорошо, — наконец произнес он и распрямился, откинул голову на спинку кресла. — Он был на высоких каблуках.
— Да! — подхватил Ксенофонтов. — Высокие каблуки, отложной воротник поверх пиджака, борода и длинные волосы. Все это нужно видеть одновременно, как одну картину. С бородой тебе, наверно, все ясно. Идти на ограбление кассы с таким опознавательным знаком, как борода… На это может решиться совершенный дурак.
— А может быть, он решил сбрить ее после ограбления? — предположил Зайцев.
— Глупый вопрос. Что значит сбрить бороду сразу после такого преступления! Все приятели, знакомые, вся родня тут же всколыхнутся — что случилось?!
— Вообще-то да… — помолчав, согласился Зайцев.
— Теперь о каблуках. Ты заметил, что они по высоте почти не уступают женским? Это не просто увеличенный каблук, он высокий, старик! У преступника явно небольшой рост, да и чувство собственного достоинства тоже невелико. Но болезненно обострено, выражусь так. Он ходит почти на ходулях, стремясь выглядеть высоким и стройным, этаким красавцем мужчиной. А отложной воротник рубашки поверх пиджака выдает в нем провинциала. В нашем городе не принято вот так выпускать воротник. Это мода маленьких городков. А вместе с каблуками, этой вот женской сумкой, прошитой «молниями» вдоль и поперек… Что-то в нем явно петушиное, старик, тебе не кажется? Заподозрив в нем человека кавказской национальности, я уверился в этом, когда обратил внимание на белый пиджак и черную рубашку его соучастника. У тебя есть белый пиджак и черная рубашка?
— Ты что, обалдел!
— И у меня нет. Хотя иногда и жалею об этом. И у моих друзей, знакомых, приятелей — нет. Белый пиджак и черная рубашка — это уже нечто из ряда вон, это стремление подчеркнуть опять же некие мужские достоинства. Тоже признак южных людей. У нас одеваются скромнее, незаметнее, и нравы у нас проще, и застолье безалабернее. Мы боимся выделяться, Зайцев.
— Парик! — напомнил следователь.
— У ребят с Кавказа волосы часто жесткие, густые, темные. Носить их длинными — тяжело, хлопотно. И потом длинные волосы — женский признак, они разрушают образ мужественного и значительного мужчины. Кстати, и бороды они не носят, вот усы — да, усы носят и тщательно за ними ухаживают.