Искатель. 1993. Выпуск №5
Шрифт:
Первой не выдержала Эстер.
— Вы что-нибудь узнали?
— Да, много, — Колфф опустился в кресло. — Я узнал, что он тот, за кого себя выдает.
Хейман ахнул. На лице Элен отразилось изумление. Такое на моей памяти произошло с ней впервые.
— Что вы такое несете, Ллойд? — пробубнил Филдз.
— Он говорил со мной… на своем языке, — последовал ответ. — Полчаса. Я все записал. Завтра направлю пленку для компьютерного анализа. Но уже сейчас я могу сказать, что он прибыл из далекого будущего. Только гений лингвистики мог бы придумать такой язык, да и в этом у меня, большие сомнения, — он шлепнул себя по лбу. — Мой Бог! Путешествие во времени! Неужели такое возможно?
— Вы его поняли? — спросил Хейман.
— Дайте мне еще выпить, — прорычал Колфф. Он полупил от Эстер бутылку бербона, поднес ее к губам. Почесал толстый волосатый живот, провел рукой перед глазами, словно снимая паутину. Наконец продолжил: — Нет, я его не понял. Я уловил только общие формы. Он говорит на английском, но английском, столь далеком от современного, сколь язык, на котором мы говорим сейчас, далек от языка англосаксонских хроник. В нем масса азиатских корней. Китайских, бенгальских, японских. Есть и арабские, я в этом уверен. Не язык, а сборная солянка, — Колфф рыгнул. — Вы знаете, что и в нашем английском намешано много чего. Датский, французский, саксонский плюс латынь и немецкие диалекты. У нас слова, имеющие одно и то же значение. Но эти языки относятся к одной группе, берущей начало от старого индо-европейского языка. В эпоху Ворнана многое изменилось. Они взяли слова от других древних языков. Все перемешали. Какой язык! На нем можно сказать все, что угодно. Но корни здесь, в нашем времени. Слова отполированы, словно камешки в потоке, от наносного не осталось и следа. Десяти звуков хватает, чтобы сказать двадцать предложений. Грамматика… мне понадобится пятьдесят лет, чтобы вывести грамматические правила. И еще пятьсот, чтобы понять их. Невероятный язык, невероятный! Он говорит… словно декламирует стихи. Я улавливал лишь отдельные слова, жалкие крохи… — Колфф замолчал. Погладил живот. Никогда я не видел его таким серьезным.
Мы как зачарованные смотрели на него. Первым очнулся Филдз.
— Ллойд, вы уверены, что все это не ваши фантазии? Как вы можете толковать язык, который не понимаете? Если вы не знаете грамматики, можно ли утверждать, что он просто не мелет чушь?
— Дурак ты, — усмехнулся Колфф. — Надо бы прочистить тебе голову и откачать из нее всю отраву. Правда, что в ней тогда останется?
Филдз побагровел. Хейман зашагал по комнате. Чувствовалось, сколь потрясен он словами Колффа. И мне как-то сразу стало не по себе. Если уж Колфф признал, что Ворнан — посланец будущего, какой же смысл утверждать обратное? Факты накапливались. Возможно, сказанное Колффом — плод воображения его помутненного алкоголем мозга. Возможно, Эстер неправильно истолковала результаты медицинского обследования. Возможно. Или невозможно. Господи, как же мне не хотелось, верить, что Ворнан — путешественник во времени, ибо тогда пришлось бы признать, что все мои научные достижения — фикция. С болью в душе я осознавал, что нарушаю неписаный кодекс ученого, пытаюсь опереться не на факты, а на созданную мною систему понятий. Но система разваливалась. Как долго я буду держаться за нее? Когда я признаю то, что уже признали Эстер и Колфф? Когда Ворнан прямо на моих глазах отправится обратно в будущее?
— Почему бы тебе не прокрутить пленку, Ллойд? — предложила Элен.
— Да, да, пленка, — Колфф достал миниатюрную кассету, вставил ее в магнитофон. Включил, и мгновенно комната наполнилась мелодичными звуками, переходящими один в другой. Я вслушался. Ворнан словно не говорил, а пел, легко, свободно, меняя тембр и высоту тона. Иной раз я улавливал знакомый слог, но не понимал ничего. Колфф шевелил пальцами, кивал, улыбался, покачивал ногой, то и дело бормотал:
— Ну, вы видите? Видите?
Но я ничего не видел, как и не слышал. Из динамиков лился чистый звук, то перламутровый, то лазурный, то темно-бирюзовый, загадочный, непостижимый. Лента кончилась, а мелодия голоса Ворнана еще звучала в комнате. И я знал, что пленка эта ничего не доказывает, во всяком случае, мне, хотя Ллойд и считал эти звуки языком, берущим начало от английского. Колфф неторопливо поднялся, вытащил кассету, повернулся к Элен. Благоговение на ее лице свидетельствовало о том, что несколько мгновений назад она приобщилась к священному таинству.
Глава 12
Наш караван продолжал путь на запад, из засыпанного снегом Денвера в солнечную Калифорнию, но уже без меня. Я не находил себе места, мне не терпелось хоть на какое-то время уехать от Ворнана, Хеймана, Колффа и остальных. Мы уже почти месяц колесили по Америке, и усталость и напряжение дали о себе знать. А потому я обратился к Крейлику с просьбой о коротком отпуске. Он не возражал, и я тут же укатил на юг, в Аризону, пообещав, что присоединюсь к остальным через неделю, в Лос-Анджелесе.
Расстался я с ними в начале января, вернулся в середине февраля, так что нельзя сказать, что разлука была долгой. Однако для нашего духовного мира время, похоже, бежало куда быстрее. Они заметно изменились. Джек осунулся, выглядел раздраженным, словно плохо спал по ночам. Движения его стали резкими, порывистыми, как у того Джека, что выпускником института пришел в мою лабораторию много лет тому назад. Он как бы вернулся в прошлое. Спокойствие жителя пустыни покинуло его. Напряжение чувствовалось и в Ширли. Золотой блеск ее волос поблек, черты лица заострились. Я видел, как на ее шее то и дело вздувались жилы. Свою озабоченность она пыталась скрыть чрезмерной веселостью. Смеялась слишком часто и громко. И голос стал неестественно пронзительным. Она как-то разом постарела. Вначале января выглядела лег на двадцать пять, хотя ей уже перевалило за тридцать. Теперь же казалось, что она разменяла пятый десяток. Все это я заметил в первые минуты, когда все перемены видны особенно отчетливо. Но никак не прокомментировал увиденное. А первым заговорил Джек.
— Ты выглядишь уставшим, Лео. Наверное, эта поездка отняла у тебя много сил.
— Бедный Лео, — добавила Ширли. — Все эти мотания из города в город. Тебе нужно отдохнуть. Смог бы ты задержаться дольше чем на неделю?
— Неужели я такой плохой? — улыбнулся я.
— Немного аризонского солнца, и будешь как огурчик, — ответила Ширли и рассмеялась громко и пронзительно.
В тот первый день мы в основном и загорали. Втроем лежали на солярии под аризонским солнцем. После нескольких недель зимы я впитывал в себя тепло. С обычным для них тактом в первый день они ни единым вопросом не коснулись моего нынешнего занятия. Разговор шел лишь о пустяках, а вечером мы поужинали бифштексом и бутылкой выдержанного вина. И когда, наевшись до отвала, я улегся на толстый ковер в гостиной, а из динамиков полилась чарующая музыка Моцарта, все, что я видел и слышал за последние недели, начало удаляться от меня и вскоре уже напоминало полузабытый фильм.
Утром я проснулся рано, еще не привыкнув к смене часовых поясов, и пошел прогуляться. Когда я вернулся, Джек уже проснулся. Он сидел на скамье и что-то вырезал на стволе засохшего дерева.
— Лeo, ты что-нибудь выяснил насчет… — выпалил он, едва я приблизился.
— Нет.
— …преобразования энергии.
Я покачал головой.
— Я пытался, Джек. Но от Ворнана можно узнать лишь то, что он сам хочет сказать тебе. А добиться от него чего-либо конкретного просто невозможно. В увиливании от прямого ответа ему нет равных.
— Я не нахожу себе места, Лео. Если мое открытие стало причиной гибели цивилизации…
— Пожалуйста, перестань. Ты лишь отодвинул границу непознанного, Джек. Опубликуй свою работу, получи Нобелевскую премию и думать забудь о том, что может за этим последовать. Ты же чистый теоретик. Нечего мучить себя из-за того, что кто-то найдет, как применить на практике выведенные тобой уравнения.
— Люди, придумавшие бомбу, наверное, говорили себе эти же слова, — пробормотал Джек.