Искатель. 2009. Выпуск №12
Шрифт:
Почему она при этих словах бросила взгляд на Виталия? Почему в ее взгляде мелькнуло что-то похожее на одобрение? Показалось?..
Миссис Примроуз вошла в первую же палату, и Виталий только после того, как за ней закрылась дверь, вспомнил о ее крепко сжатых кулачках — сейчас женщина выглядела более спокойной, чем несколько минут назад. Поговорила с доктором и ей стало легче?
— Ну вот, — сказала Агнесса. — Доктор займется Хазаном, а миссис Примроуз не выйдет от внука раньше, чем к обеду. Я вас слушаю, мистер Дымов.
— Стул такой неудобный… — пожаловался Виталий.
— Разве? — удивилась Агнесса, привстала, увидела, в какой позе сидит Виталий, и рассмеялась.
— Нажмите на рычажок справа внизу.
Под сиденьем действительно оказался рычажок, за который Виталий потянул, спинка откинулась, и сидеть
— Теперь нормально? — спросила она.
— Да, спасибо, — пробормотал Виталий.
— Вы сказали только что, — осторожно начал Виталий, — что, по-вашему, мне нужен человек, так же мало, как Динора, связанный с реальностью, но способный…
Виталий не успел подобрать слово, Агнесса закончила за него:
— Способный выслушать и понять, да, я так сказала.
— Почему вы…
Агнесса потерла переносицу, будто пыталась что-то вспомнить.
— Мистер Дымов, — сказала она, — я двенадцать лет работаю в этом отделении…
— Сколько? — поразился Виталий.
Агнесса улыбнулась.
— Вы, наверно, решили, что я стажерка? Мне многие дают гораздо меньше лет, чем на самом деле. Моя бабушка умерла в восемьдесят три, и ей до самой смерти никто не давал больше сорока — сорока пяти, если смотреть со спины, конечно. И голос у нее был молодой. Мне тридцать восемь, мистер Дымов, моей старшей дочери на прошлой неделе исполнилось семнадцать.
— И она… — Виталий прикусил язык, вовремя поняв, что готов был сморозить глупость.
— Нет, пять лет ей никто не даст, — Агнесса… или лучше называть ее миссис Болтон?., рассмеялась, глядя Виталию в глаза, и он, будто получив команду, рассмеялся тоже — впервые за… Господи, когда он смеялся в последний раз? Он не помнил. Когда была Дина, они то и дело хохотали — над любой мелочью, которая кого-то другого заставила бы только улыбнуться. Но после того как Дина оказалась в больнице, он не помнил, чтобы… Виталий подумал, отсмеявшись, что — вот странность! — Айша тоже была не склонна смеяться, они не смотрели юмористических программ по телевидению («Ты любишь эти глупости? Я — нет!»), не рассказывали друг другу анекдотов. Но разве они вечно грустили? Нет, порой им бывало очень весело друг с другом, но — странное дело! — веселье было… как бы правильнее выразиться… слишком теоретическим, будто читаешь смешной текст, отмечая про себя: вот замечательная шутка, и эта тоже, и тут очень остроумно сказано, — понимаешь, как это смешно, но лицо остается серьезным, и ты только по глазам Айши, по ее лучистому взгляду представляешь, что ей тоже весело. Кто-нибудь посторонний, увидев их, сидящих напротив друг друга в тишине, решил бы: вот мрачная пара.
— Я стала здесь работать, когда умер Эрнест. — Агнесса так быстро перешла от веселья к печали, что Виталий не успел перестроиться, и слова о чьей-то смерти прозвучали также кощунственно, как аккорды похоронного марша Шопена в середине песенки «Танцуй, моя крошка». — Эрнест — мой дядя, — пояснила миссис Болтон. — Брат моей матери. Он был аутистом, и я чуть ли не с самого рождения знала, что это такое. Дядя Эрнест только меня и еще свою маму то ли как-то понимал, то ли нам это только казалось… По крайней мере, он делал то, что мы ему говорили. Не сразу и чаще не так, как надо, но… В туалет его приходилось отводить и зубы ему чистить. Мне нравилось: будто с куклой играешь, с большой и послушной куклой, которая к тому же умеет делать такое, что больше не может никто. Он слышал и понимал разговор цветов, представляете? Умел предсказывать дождь, правда, нужно было суметь понять. Дядя Эрнест к десяти годам научился кое-как говорить, но каждое слово, которое он произносил, имело двадцать или больше значений, и нужно было догадаться из контекста… Ох, простите, мистер Дымов, я совсем… В общем, я окончила школу медсестер и работала в больнице штата, а в восемьдесят девятом дядя Эрнест умер — совершенно неожиданно, он и не болел совсем, такое ощущение, будто ему просто надоело жить… и я тогда решила… муж был не против… С тех пор я на этом этаже, двенадцать лет. Так что… Я хочу сказать, мистер Дымов, что вы не должны удивляться. Когда вы назвали себя, я сразу подумала: этот человек хочет разобраться, что случилось с его женой, и если он пришел сюда, значит, надеется на наших пациентов. Они также… ну, или почти так же далеки от реального мира, но, в отличие от таких больных, как ваша жена, какой-то контакт сохранился…
Виталий смотрел на миссис Болтон с изумлением и облегчением от того, что ей ничего рассказывать не нужно: достаточно нескольких кодовых слов, обладающих для них обоих одинаковым смыслом, и она сделает все так, как нужно. Он не знал — как именно нужно, он никогда не имел дела с аутистами. А миссис Болтон знала.
— Почему вы молчите, мистер Дымов? — подняла брови Агнесса.
— Я… А можно без «мистера»?
— Конечно, — с готовностью согласилась Агнесса. — Витали? Почему вы молчите, Витали?
— Я думаю… что говорить, если вы и так все понимаете?
Агнесса покачала головой:
— Не уверена, что понимаю правильно. Но я давно тут работаю, одно время дежурила не только на этом этаже, но и на шестом. Кстати, вашу жену видела тоже. И мне всегда… не всегда, конечно, но довольно давно казалось, что между нашими пациентами и теми, что лежат на шестом, существует связь. Анри… был у нас мальчик… он, к сожалению, умер… родители привезли его из Канадской Альберты, состоятельные люди, если могли платить, страховки у них не было… Мне казалось, что Анри каким-то образом знал, что чувствовали пациенты, лежавшие в коме двумя этажами ниже. Время от времени он становился беспокойным, иногда даже буйным, а я однажды в это время дежурила на шестом и потому, перебирая тот день в памяти, вспомнила: как раз тогда у мужчины, впавшего в кому после падения с лестницы, начался гипертонический криз, он в тот же день умер, такое дело. Тогда я отметила в памяти — мол, совпадение. Еще раз Анри впал в буйство недели две спустя, и мне пришло в голову позвонить дежурной на шестой. Все было спокойно, но, пока мы говорили, что-то случилось в одной из палат, Милдред вызвали… Через час она позвонила мне и сказала, что неожиданно пришел в себя пациент, была такая радость! Я подумала: два совпадения — это… Нет, всего лишь совпадения. Но потом были и третье, и четвертое… Анри всякий раз приходил в возбуждение, когда на шестом этаже должно было что-то произойти — только должно, понимаете? Через несколько минут или полчаса… Он чувствовал наступление чего-то, как кошки чувствуют приближение землетрясения.
— Вы говорили врачам?
— Конечно. Доктору Мэлрою, профессору Баккенбауэру. По-моему, они не отнеслись к этому серьезно. Во всяком случае, никто ничего… Как-то я напомнила доктору о нашем разговоре, но он пожал плечами и сказал, что странных совпадений в жизни так много, иногда они выглядят удивительными, но не стоит преувеличивать их значение. А профессор… он вообще человек резкий… осадил меня и предложил не выходить за рамки служебных обязанностей.
— Что-то было еще, верно? — с надеждой спросил Виталий.
— Мелочи, — кивнула Агнесса. — Но вы хотели спросить, не было ли эксцессов с нашими больными в то время, как на шестом… случилось то, что случилось?
— Примерно так, — помедлив, отозвался Виталий. Спросить он хотел не совсем это, но надо было с чего-то начать.
— Это произошло в восемь часов с минутами?
— Да, — кивнул Виталий.
— В среду дежурила Эдит, — задумчиво произнесла Агнесса, — очень профессиональная сестра, ее журнал всегда в полном порядке. Я потом смотрела запись… В восемь сорок с Линдоном работал профессор, он приехал раньше обычного, потому что мальчик был не в своей тарелке, никого не узнавал, порывался что-то объяснить, но никто — даже доктор Мэлрой, — ничего не понял. А Мария не хотела просыпаться, обычно она встает в восемь, даже раньше, а тут все спит и спит, ее, конечно, оставили в покое, проснулась она в начале десятого с криком, что-то ей приснилось, наверно, какой-то кошмар, никто толком не знает, что снится аутистам и снится ли вообще. Ее успокоили, и дальше все было как обычно.
— Сколько у вас сейчас на этаже…
— Четверо. Хазан, ему шестнадцать. Марии исполнилось девятнадцать. Линдон, он самый молодой, в прошлом месяце справляли двенадцать лет. И Притчард, это особый случай, он у нас старожил, а сколько ему — никто точно не знает, около пятидесяти, скорее всего. Его в прошлом году перевели из больницы штата, а туда привезли прямо с улицы, без документов, он сидел на тротуаре и ничего не понимал. Амнезия полная, почему — так и не выяснили, полиция занималась поиском родственников, но никого не нашли.