Искатель. 2009. Выпуск №5
Шрифт:
Не жизнь — малина. Это у меня. У них — выпускные. Три-четыре дня зубрят-зубрят, на цыпочках ходят, разговаривают вполголоса — удачу боятся спугнуть. А потом — бах! — сдали. Визжат, кричат, носятся по парку в одних купальниках, которые того и гляди потеряют. С надеждой на это смотрю из гамака с книжкой под головой. Когда этот тайфун рук, ног, кос и глаз со свистом проносится в опасной близости, у меня начинает ныть больное ребро. Потом все успокаивается, чтобы через три-четыре дня взорваться снова.
Выпускной. Сестрички примеряют одинаковые платья, вертятся
— Алекс, не скучай, мы скоро. Голодом себя не мори. На девиц по телеку не заглядывайся — мы лучше.
Чмок. Чмок.
— До утра.
Приехали они раньше.
Я уж поспал немного. Проснулся. Поворочался. Не спится. Все-таки у двойняшек родителей рядом нет, я как бы ответствен за них — должен переживать. Перебрался в качалку на террасу, стал поджидать.
Подъехала машина. Похлопали дверцы. Отъехала машина.
Идут дорожкою по саду, шляпки свои «а-ля Айседора» в; руках несут, ленты по траве волочатся. Меня не замечают или не хотят.:
Обидел кто? Вечер не удался? Ох, уж эти мне семнадцать лет — проблемы на пустом месте! Переоделись — и на пруд: с таким видом только топятся. Пруд — часть усадьбы, на берегу беседка.
Как Чингачгук, скрываясь за деревьями, иду следом. Нет, вроде не топятся, плескаются, злословят о ком-то.
Подсматривать нехорошо, подслушивать тоже. В беседке из их халатиков устраиваю ложе и на бок сажусь поджидать — пусть купаются, тепла июньская ночь. Тепла и лунна. Дорожка серебристая пробежала по воде. Трава блестит на берегу. И капли воды сверкают на голом теле.
Черт! Точно, на голом!
Одна из сестричек вошла в беседку, голову клонит, волосы скручивает и выжимает. А на теле — ну хоть бы ремешок какой. Чуть слюной не поперхнулся, а она смотрит и усмехается.
— Подглядываешь?
— Слушай, ты бы устыдилась немного.
— Ага, щас, зажмусь, в кустики прыгну и закричу: «Ай-ай-ай».
— Отшлепать тебя, бесстыдницу…
— Шлепай.
Выпускница изящно изогнула талию, приблизив к моему лицу круглые-и крепкие, как арбузики, ягодицы. Я шлепнул, легонько-легонько, ласково, чтоб только звук был.
— А теперь погладь — больно же.
Погладил. Рука сама тянулась, вопреки здравому рассудку. Да и был ли он в ту минуту здравым?
— Никушка, айда посмотри, кто ко мне пристает.
— Сама ты Никушка, — говорит вторая сестричка и входит в беседку в таком же первозданном виде.
Все, теперь я знаю к кому как обращаться, только бы из виду их не потерять. Дело в том, что у близняшек и имена одинаковые — Доминика и Вероника. Только первую ничуть не заботит, как ее окликнут: хоть Домной, хоть Никушкой. А вот вторая на Никушку обижается, признает только — Вероника, Вера и ее производные, позволяет — Вероничка-Земляничка.
Только положения моего это не облегчает: две несовершеннолетние девицы, вполне уже сформировавшиеся, без комплексов и одежды, обступили меня в садовой беседке в полнолуние.
— Тоже так хочу, — заявила Вероника, схватила мою руку и положила ладонью на… пониже спинки.
— Может, вам массаж сделать?
— Было б здорово, — согласились сестрички. — Но как твое ребро? Давай посмотрим.
Они стащили с меня штаны и рубашку, плавки и корсет.
— Да нет, в порядке твое ребро — вон как торчит.
Тьфу! Мне стыдно, им хоть бы хны.
Признаюсь, не боль сдала меня им в плен, а желание подурачиться.
И мы дурачились.
Сначала в беседке.
Потом в пруду.
Потом в ванной. Пили шампанское и дурачились.
Потом в постели, где застал нас рассвет и мы уснули.
Проснулись и опять за прежнее — дурачиться.
Об одежде вспомнили вечером, когда голод погнал нас в людные места.
Скажете: совсем Лешка Гладышев пал, ниже плинтуса совесть свою уронил — до несовершеннолетних родственниц добрался. Но есть оправдательные моменты, господа.
Во-первых, по большому счету мы не родственники.
Во-вторых, моей инициативы совсем не было — жертва, можно сказать.
В-третьих… в-четвертых… в-пятых…
Не случайная это связь, мужики. Двойняшки признались: давно влюблены в меня по уши. А я? А что я — я тоже. Ну разве можно таких не любить — красивых, задорных, ласковых, умных, добрых…
Они мне:
— Апекс, ты почему на Даше не женишься?
Я:
— Увы, женат.
И паспорт показываю.
— Как ты мог?
А потом:
— Алекс, а кого ты больше любишь — Любу или Дашу?
— Вас.
— Врешь, конечно, но приятно.
Еще позже:
— Апекс, ты за нас не томись — мы тебя любим не для женитьбы.
— Вообще-то девушки замуж выходят.
— Мы не хотим замуж — ни один мужчина с тобой не сравнится.
— А чего вы хотите?
И они признались.
Замуж выходить — значит расставаться. А они не хотят — хотят вместе поступить в Литературный институт и стать: Доминика — писателем (писательницей?), а Вероника — поэтом (поэтессой?). Они показали свои работы. Не силен, чтобы сказать «здорово», — мне понравились. Тут же обещал продвинуть их на страницы периодических изданий и слово сдержал. Сестричкам эти мои заботы были как нельзя кстати — при поступлении требовались списки опубликованных работ.
Подозреваю за спиной злобный шепот: «Оплатил девкам дефлорацию». А мне плевать: говорите, думайте что хотите — это моя жизнь, и подстраивать ее под чье-то одобрение не собираюсь.
Только что скажет мама, если узнает? А Даша? А Люба? Господи, как дальше жить?
В «Камчатке» тоже была своя изюминка.
Экономической основой грандиозного проекта Национального заповедника, занимающего весь полуостров, должен стать туризм. Сеть мотелей опутывала, прекрасные дороги сокращали. Электроавтопоезда вывозили удивленную публику на самую что ни на есть дикую природу. Все сходилось. Все. Кроме одного. Служба безопасности должна реагировать немедленно на любой сигнал ЧП. Им без вертолетов не обойтись. А это — громы небесные, токсичные выбросы и вообще — техника уходящей эпохи.