Искатели истины
Шрифт:
И тут послышался голос фашиста:
— Строите из себя всезнаек, выдаете себя за беспристрастных людей…
— Беспристрастных? — насмешливо спросил Кручинин. — Нет, мы всегда пристрастны: действуем с заранее обдуманным намерением отыскать непосредственного исполнителя преступления, а иногда еще за его спиной — врага-вдохновителя, то есть преступника в квадрате.
— То-то вы вместо поисков убийцы Оле Ансена занялись игрой в хлебные шарики. Вы же не могли не увидеть следов Ансена на кастете. Покажите мне кастет, и я докажу вам, что там следы его рук.
— Мы и сами это знаем.
— И знаете, что шкипер убит этим кастетом.
— Знаем.
— Так какого же черта?..
— Тише, тише! Зачем эти страсти. Они не к лицу такому
Пленник расхохотался с нарочитой развязностью.
— И вы воображаете, что сумеете убедить какой-нибудь суд, хотя бы самый «пристрастный», будто кастет, побывав у меня или у другого воображаемого убийцы, не будет носить его следов, а сохранит следы Ансена?.. Вы заврались, Кручинин!
— Правда, здесь не суд, и мы могли бы не заниматься подобными разъяснениями, но, вероятно, мой друг Грачик не пожалеет пяти минут, чтобы рассказать присутствующим, как вы попытались убедить нас в том, что касте носит следы Ансена, а не ваши.
— И на нем действительно были и сейчас имеются следы Оле Ансена, — сказал Грачик, — именно Оле, а не его, — и он обернулся к преступнику. — Ну и что? Ну и что, я вас спрашиваю? Поймал он нас на этом? Не поймал. Близко был к тому, чтобы обмануть, и все-таки не обманул. Хотите знать, как он поступил? Пожалуйста. Преступник покрыл всю поверхность кастета, а вместе с нею и имевшиеся на ней следы пальцев прежнего владельца, Ансена, тончайшим слоем лака. Он предохранил их от стирания, а свои-то собственные поверх лака сумел хорошо смыть. Но он, так же, как вначале и я, не учел одной пустяковой, казалось, детали, известной всякому криминалисту: стоит посыпать отпечаток пальца тонким порошком, хотя бы тальком, и жир держит тонкую тальковую пыль, а с остальной поверхности предмета порошок слетит.
— Элементарный разговор, — презрительно проворчал бывший пастор.
— Совершенно справедливо: элементарный, детский разговор. Но это я и говорю не для вас, — усмехнулся Грачик. — Но тем удивительнее, что вы — такой опытный негодяй — этого не учли. Вы не подумали: когда я стану изучать отпечатки на поверхности полированного хрома, то тальк не удержится на линиях, покрытых лаком. Он и слетел. Сперва я не придал этому значения. Вернее, не понял, в чем тут дело. Это была грубая ошибка. Сосем грубая. Я не скрываю. Но я не мог предположить такого хода с вашей стороны. А вот после того, что вы назвали игрой в хлебные шарики, когда вы сделали неудачную попытку внести путаницу в мою работу и подвести под ответ вместо себя еще и кассира, я вернулся к кастету. И скоро, скорее, чем я мог сам предполагать, мне стало ясно все: я понял и происхождение звука, привлекшего мое внимание при входе на «Анну», — вы поспешно отбросили к переборке кастет; и запах ацетона — растворителя нитролака, которым вы делали этот лак настолько жидким, чтобы слой его стал совсем тонким, незаметным для глаза. Таким образом, как видят присутствующие случившееся с этим преступником только подтверждает сказанное моим другом Кручининым обо всех преступниках: не бывает случая, чтобы они, уничтожая одни свои следы, не оставили других, еще более убедительных. Эти-то следы и приводят их на виселицу. На виселицу, пожалуйста!
— Отлично, отлично, Сурен! — с удовлетворением сказал Кручинин. — Всем ясно теперь, в чем дело… Итак, о преступниках. Я думаю, что тут стоит еще сказать, что есть, конечно, и другой тип преступников, другая категория преступлений, когда, совершив свое черное дело, человек думает только о том, чтобы как можно скорее и как можно дальше уйти. Вероятно, и наш «пастор» поспешил бы дать тягу, если бы мог. Но куда ему было бежать? В нацистскую Германию? Ее больше нет. Туда, где
Вернемся, однако, к данному случаю. Я остановился на том, что «пастор», по его собственному выражению, занялся игрой в хлебные шарики и очень ловко сумел подсунуть моему другу (так, что тот ничего не заметил) отпечатки кассира вместо своих и потом, во втором туре игры, — свои вместо отпечатков кассира. «Пастор» немедленно убедился в успехе этого хода: мой друг поделился с ним тем, что узнал убийцу — кассира. «Пастор» почувствовал себя в безопасности и решил, что для успеха порученного ему дела — сохранение ценностей подпольного фашистского фонда — нужно только отделаться от моего досадного присутствия. Но для этого он оказался слишком плохим стрелком в темноте.
При этих словах все присутствующие удивленно переглянулись.
— Должен вам сказать, — продолжал Кручинин, — что, отправляясь на охоту за мной, «пастор» совершил третью по счету ошибку, хотя и не очень грубую. Он приходил к кассиру за его ботинками. И в садике кассира на мокром гравии совершенно отчетливо отпечатались характерные следы туристских ботинок «пастора». Таких ботинок нет ни у кассира, ни у кого из нас. Взгляните на его подошву, и вы поймете, что, однажды мельком увидев ее, я уже не мог ни забыть, ни спутать ее след с каким бы то ни было другим. Если бы за своими ботинками приходил сам кассир, он неизбежно наследил бы вот этими морскими сапогами. К тому же ему не нужно было ни топтаться у калитки, ни ходить вокруг дома, что бы убедиться, что его дочери нет дома: он ее не боялся. За ботинками кассира прийти стоило. Этим «пастор» еще крепче смыкал вокруг кассира кольцо улик: следы на кастете плюс охота на меня. Уже два звена. Но вот следующая оплошность «пастора»: узнав, что кассир получил от меня деньги в благодарность за то что он якобы сообщил место сокрытия ценностей, «пастор» не внял его уверениям, будто кассир мне ничего не говорил. «Пастор» имел к дому все основания: кассир, обманувший своих соотечественников, с легким сердцем мог обмануть и его. Поэтому «пастор» хотел с ним разделаться. Для этого, конечно, можно было найти иной способ, а не стрелять в него сквозь свою собственную куртку, как это сделали вы, — последние слова Кручинин обратив исключительно к «пастору».
— Я не стрелял в него, — пробормотал фашист.
— Неправда! — резко сказал Кручинин. — Сейчас я точно объясню, как вы стреляли. Кассир взял вас под левый локоть. Правой рукой вы вынули пистолет и, рискуя ранить самого себя, в двух сантиметрах от собственного сердца произвели выстрел. Пистолет вы держали слишком близко, поэтому ткань вашей куртки спалена, желтые волоски верблюжьей шерсти вместе с пулей вошли в ткань черного пальто кассира. Если вы вооружитесь лупой, то сможете убедиться в этом. Если же вы ко всему этому попробуете набросать схему расположения двух входных и одного выходного отверстия, проделанных вашей пулей, то поймете, что…
— На кой черт вы все это рассказываете? — перебил Кручинина лжепастор.
— Неужели вы думаете, что я дал бы себе труд пояснять все это вам! Я говорю для окружающих, — спокойно возразил Кручинин, — им это интересно, а вы… вы только объект для моих объяснений. Припомните, как в школе разведки вам давали наставления, куда стрелять, куда бить, как скручивать руки, как в «походе» без надлежащего оборудования пытать людей. Не так ли, Хельмут Эрлих?..
При этом имени немец сделал попытку вскочить. Жилы на его шее налились, глаза вылезли из орбит, но, связанный, он тут же рухнул обратно в кресло. Рухнул и затих.