Искажение
Шрифт:
Этнографические материалы, в скобках – мумия, вывезены из Перу. Точнее, вывезена, поскольку речь шла об одном-единственном теле. Об очень странном теле. На первый взгляд оно принадлежало молодой женщине, с крепкой грудью, тонкой талией и полными бёдрами. Но Тыков заметил, что вместо кожи тело покрывала мельчайшая чешуя, а между пальцами с острыми ногтями виднеются перепонки, небольшие, но заметные… главное же заключалось в том, что, вопреки ожиданиям Сергея, мумия не лежала в ящике, перемотанная древними бинтами – как в тех фильмах, которые Тыкову доводилось видеть, а плавала
«Что же это за мумия такая?»
Тыков давно служил на таможне, навидался всякого, но подобный уродец попался ему впервые. С другой стороны, Сергей много слышал об удивительной коллекции старого музея, в который триста с лишним лет со всей Земли свозили необычные экспонаты, и в очередной раз пообещал себе сходить в Кунсткамеру. Как-нибудь…
Но вслух сказал другое:
– Откуда берутся такие твари?
– Мутации, – пожал плечами Кастор. – Неожиданные скрещивания. Из тех, что случаются раз на миллион.
Фраза прозвучала настолько неожиданно для «быка», что Тыков не удержался от удивлённого замечания:
– Вы не похожи на учёного.
– Я менеджер, – ответил Кастор, сообразив, что ляпнул лишнее. Подумал и добавил: – Эффективный.
– Обеспечиваете научную деятельность?
– Именно. Обеспечиваю, доставляю, вынимаю…
– Что?
– Я могу ехать? – поинтересовался Кастор. – Меня в музее ждут.
– Можете, конечно, – вздохнул таможенник. – Добро, так сказать, пожаловать в Россию.
И отдал документы.
– Государственная научная мысль выражает вам безмерную благодарность.
Как все мёртвые, Лотар был спокоен, молчалив, абсолютно послушен и лишён волос. Всяких. Ногти у него не росли, но сохранились, затвердев до окаменения, а волосы выпали. Мёртвые – хотя в случае Лотара уместно использовать термин «поднятые», – приобретали чудовищную силу и равнодушие к боли и продолжали оставаться живыми пятьдесят–шестьдесят лет после ритуала, для чего им требовались лишь «трупная смесь» – знаменитый эликсир некромантов – и много воды. Каждый мёртвый выпивал не менее пяти литров в день, и именно поэтому, как шутили знающие, оплотом некромантов стал Санкт-Петербург – благородный любимец дождей.
Лотар исполнял при Юлии Александер обязанности водителя, телохранителя и самого доверенного слуги. Сейчас он управлял выехавшим на Васильевский остров «Роллс-Ройсом», плавно свернул с Университетской во двор, остановил машину, выключил фары, повернулся и вопросительно посмотрел на хозяйку.
– Правильно, нам сюда, – кивнула Юлия. – Но дальше я одна.
Мёртвый поднял брови. В смысле, обозначил движение, приподняв кожу над глазами, как привык в прошлой жизни.
– Всё в порядке, – успокоила его женщина. – Портной не осмелится меня подставить.
– Виктор? – кашлянул мёртвый, напоминая о предводителе волколаков – заклятом враге семьи Александер. И вновь намекая, что предложение приехать в Кунсткамеру ночью могло оказаться ловушкой.
– Зиновий не служит Виктору, я уверена, – терпеливо ответила вдова. – Просто Зиновий боится, что я отниму у него игрушку, вот и попросил меня прийти одну… – По губам Юлии скользнула лёгкая усмешка. – Он думает, это его как-то обезопасит.
Мертвый ответил улыбкой, вышел, распахнул дверцу, подал хозяйке руку и уточнил:
– Время? – Он хотел знать, как часто Юлия планирует выходить на связь.
– Первый звонок через час, в половине второго ночи, – решила женщина. – Затем я скажу.
– Да, госпожа.
– Будь неподалёку.
– Да, госпожа.
Юлия приняла у Лотара саквояж с материалами и направилась к Кунсткамере, разрывая ночную тишину острым цокотом высоких каблуков. Даже сейчас, собираясь не столько на встречу, сколько на работу, вдова Александер не изменила привычке одеваться стильно и явилась в Кунсткамеру в чёрном костюме с длинной юбкой, чёрной шёлковой блузе, шляпке с вуалеткой и туфлях на шпильках. Злые языки объясняли приверженность вдовы Александер к высоким каблукам тем, что она стесняется скромного роста, но люди знающие лишь снисходительно улыбались в ответ: в Санкт-Петербурге на Юлию давно смотрели снизу вверх.
У двери вдову Александер поджидал псоглавец – раб Зиновия, результат тончайшей работы по пересадке головы добермана на мускулистое мужское тело. А чтобы не смущать учёных работников Кунсткамеры необычным видом, псоглавец носил «мабраску», и все видели в нём самого обыкновенного человека унылой, ничем не примечательной наружности.
Говорить псоглавец не мог, поэтому этикет встречи был соблюдён лишь поклоном, после которого раб распахнул дверь и указал на лестницу в подвал.
«Куда же ещё!» – улыбнулась про себя женщина, небрежно передала псоглавцу саквояж и вошла в Кунсткамеру.
Готовясь к встрече, вдова Александер навела справки и точно знала, где расположено логово Портного, как в него войти и выйти, в том числе – вопреки желанию хозяина. Изучила хранящие лабораторию заклинания, определила, как их преодолеть в случае необходимости, и потому чувствовала себя достаточно уверенно. Но при этом ловко, не переигрывая, изображала смущённую гостью, с интересом изучающую новое помещение. И держалась всего в шаге позади псоглавца, словно боясь потеряться.
Они спустились в подвал, прошли мимо массивной двери в бомбоубежище и остановились у следующей, обыкновенной, рядом с которой висела дешёвая пластиковая табличка: «Этнографическая лаборатория Зиновия Зольке, доктора». Никаких других научных кабинетов в подвале не наблюдалось.
Псоглавец постучал, но сразу открыл дверь и пропустил Юлию внутрь, в первую из комнат Портного. Эту клетушку, площадью не более девяти квадратных метров, выделила Зиновию Кунсткамера, и она была полностью загромождена ужасной мебелью, оставшейся от бюрократов середины прошлого века: здесь царствовали казённые полки, скрипучие стулья с жёсткими сиденьями, два книжных шкафа и потёртый письменный стол, левая сторона которого ещё при Хрущёве была запачкана отравленными чернилами, да с тех пор не отмылась.