Искра жизни (перевод М. Рудницкий)
Шрифт:
— Он возвращается, — прошептал Зульцбахер со своего поста у двери.
Хандке действительно повернулся. Потом медленно направился к секции «Г».
— Ну, сучий потрох, где ты там? — спросил он.
Пятьсот девятый вышел. Прятаться все равно не имело смысла.
— Я здесь.
— Ну и отлично. Тогда я пошел. Можешь попрощаться и садись пиши завещание. Сейчас за тобой пожалуют. С почетным караулом.
Он осклабился. Насчет завещания — отличная шутка, решил он. И насчет почетного караула тоже. Бергер подтолкнул пятьсот девятого в спину. Пятьсот девятый
— Можно с вами поговорить?
— Ты? Со мной? Еще чего.
Хандке направился к выходу. Пятьсот девятый не отставал.
— У меня есть деньги, — сказал он прямо в спину Хандке.
— Деньги? Да ну? И много? — Хандке не останавливался. Он даже не обернулся.
— Двадцать марок.
Пятьсот девятый хотел сказать «сорок», но все тот же голос сказал иначе. Внутри у него росло какое-то упрямство; в итоге же он предложил за свою жизнь лишь половину денег.
— Двадцать марок и два пфеннига — кто больше… Парень, отвали!
Хандке ускорил шаг. Но пятьсот девятому удалось с ним поравняться.
— Двадцать марок лучше, чем ничего.
— Проваливай!
Теперь уже не имело смысла предлагать и сорок. Пятьсот девятый понял: он совершил непоправимую ошибку. Надо было предложить все деньги. Внутри вдруг все оборвалось. И упрямство, которое он прежде в себе ощущал, тоже куда-то исчезло.
— У меня есть еще деньги, много денег, — выпалил внезапно он.
— Ты посмотри! — Хандке остановился. — Прямо капиталист! Буржуй недорезанный! И сколько же у тебя еще?
Пятьсот девятый набрал в грудь воздуха.
— Пять тысяч швейцарских франков!
— Что?
— Пять тысяч швейцарских франков. В банковском сейфе. В Цюрихе.
Хандке рассмеялся.
— Так я тебе, голодранцу, и поверил.
— Я не всегда был голодранцем.
Хандке смотрел на пятьсот девятого испытующе.
— Я перепишу на вас половину этих денег, — горячо зашептал пятьсот девятый. — Достаточно просто моего заявления, и деньги ваши. Две тысячи пятьсот швейцарских франков. — Он смотрел прямо в это жестокое, тупое лицо. — Война скоро кончится. Деньги в Швейцарии тогда очень пригодятся. — Он выждал. Хандке все еще молчал. — Если война будет проиграна, — добавил пятьсот девятый с расстановкой.
Хандке поднял голову.
— Вот как, — произнес он тихо. — А ты, значит, уже на это рассчитываешь? Все до мелочей продумал, да? Ну ничего, мы тебе это живо порушим. Считай, что ты сам себя заложил! Теперь тобой еще и политический отдел займется: нелегальное хранение валюты за границей! Одно к одному! Ну, парень, не хотел бы я сейчас оказаться в твоей шкуре!
— Иметь или не иметь две тысячи пятьсот франков — вещи разные.
— И для тебя тоже. А ну уматывай! — разъярился вдруг Хандке и так толкнул пятьсот девятого в грудь, что тот упал.
Пятьсот девятый медленно поднялся с земли. К нему подходил Бергер. Хандке скрылся в темноте. Пятьсот девятый понимал: бежать за ним нет никакого смысла, да и не догонишь уже, слишком далеко ушел.
— Что случилось? — спросил Бергер взволнованно.
— Он не взял.
Бергер
— Я ему предложил гораздо больше, — сказал он. — Не берет. — Он растерянно огляделся. — Наверно, я что-то не так сделал. А что — сам не знаю.
— С чего вдруг он на тебя так взъелся?
— Он всегда меня терпеть не мог. — Пятьсот девятый провел рукой по лбу. — Но теперь это уже все равно. Я ему предложил даже деньги в Швейцарии. Франки. Две с половиной тысячи. Не берет.
Они вернулись к бараку. Говорить ничего не требовалось, все и так уже поняли, что к чему. Хотя все остались на своих прежних местах и никто не отодвинулся, все равно было чувство, будто вокруг пятьсот девятого образовалось некое свободное пространство, незримая запретная зона, кольцо отчуждения, через которое никто не может переступить: вокруг него уже пролегло одиночество смертника.
— Вот проклятие! — чертыхнулся Розен.
Пятьсот девятый глянул в его сторону. Еще сегодня утром он спас Розену жизнь. Как странно: совсем недавно он еще мог кого-то спасти, а сейчас сам угодил туда, откуда даже руки не протянешь.
— Дай мне часы, — попросил он у Лебенталя.
— Пойдем в барак, — сказал Бергер. — Надо подумать…
— Нет. Теперь мне остается только ждать. Дайте мне часы. И оставьте меня одного…
Он сидел один. Стрелки часов мерцали в темноте зеленоватым фосфористым свечением. «Полчаса времени, — думал он. — Десять минут до административного корпуса. Десять минут на рапорт и оформление приказа. Еще десять — от корпуса до барака». Один полукруг минутной стрелки — вот и вся его оставшаяся жизнь.
Впрочем, может, и побольше, осенило его вдруг. Если Хандке подаст рапорт насчет швейцарских денег, к расследованию подключится политический отдел. Они, конечно, захотят дорваться до денег и, пока их не получат, убивать его не станут. Он-то об этом и не думал, когда с Хандке заговорил, у него весь расчет был на жадность старосты. А теперь это тоже шанс. Правда, совсем не факт, что Хандке про деньги заявит, достаточно ведь просто напомнить, что пятьсот девятого хотел видеть Вебер.
В темноте к нему тихо подошел Бухер.
— Тут вот еще сигарета, — сказал он нерешительно. — Бергер просит тебя зайти в барак и покурить.
Сигарета. Правильно, у ветеранов оставалась еще одна. Одна из тех, что принес Левинский после двух суток карцера. Карцер, — ну да, теперь он вспомнил, чья темная голова торчала в проеме окна. Вот, значит, кого ему Хандке напомнил. Это был Вебер. Вебер, от которого все беды и пошли.
— Пойдем, — потянул его Бухер.
Пятьсот девятый помотал головой. Сигарета. Угощение палача. Последняя радость смертника. Сколько надо, чтобы ее выкурить? Пять минут? Или десять, если совсем не спеша? Треть отпущенного ему срока. Слишком много. Надо что-то другое сделать. Только вот что? Ничего уже не поделаешь. Во рту у него вдруг пересохло — так захотелось закурить. Но он не станет. Если закурит, значит, признает, что ему хана.