Искра жизни (перевод М. Рудницкий)
Шрифт:
— Ты, что ли, зубодер?
— Да.
— Там, внизу, зуб надо вырвать. Велели тебя позвать.
Надзиратель был бледнее смерти. Весь в поту, он плохо стоял на ногах и норовил прислониться к стенке. Бергер посмотрел на арестанта, давшего ему хлеб, и подмигнул. Тот как бы невзначай подошел к двери одновременно с ним.
— Все уже выяснилось, — сказал ему Бергер. — Это не новая смена. Они все убиты. Меня позвали вниз.
— Точно?
— Конечно. Иначе бы не позвали.
— Слава тебе Господи! — Коренастый облегченно вздохнул. — Давай хлеб обратно, —
— Ну нет! — Бергер сунул руку в карман и покрепче сжал заветную корку.
— Дурья башка! Я тебе хочу другой кусок отдать, побольше! За такое дело не жалко.
Они поменялись, и Бергер спустился в подвал.
Штайнбреннер и Вебер уже ушли. Оставались еще Шульте и Дрейер. На четырех крюках висели четверо лагерников. Один из них был Моссе. Его так и повесили в очках. Бреде и шестой арестант валялись тут же на полу.
— Вон с тем разберись, — лениво бросил Шульте. — У него спереди коронка.
Бергер попытался снять мертвеца с крюка. Но конечно, не мог. Только когда Дрейер пришел на помощь, им это удалось. Труп, словно набитая опилками кукла, шлепнулся на пол.
— Это тот? — спросил Шульте.
— Так точно.
У мертвеца действительно была золотая коронка на клыке. Бергер вырвал зуб и положил его в ящичек. Дрейер сделал соответствующую пометку.
— Может, еще у кого что есть? — спросил Шульте.
Бергер осмотрел сперва тех двоих, что лежали на полу.
Дрейер светил ему фонариком.
— У этих ничего. У одного пломбы, но обычные, серебряная амальгама и цемент.
— Это нам не нужно. А как насчет тех, висячих?
Бергер безуспешно попытался приподнять Моссе, чтобы снять его с крюка.
— Да не тереби ты его! — раздраженно бросил Шульте. — На весу даже лучше видно.
Заглянув в широко разинутый рот, Бергер отодвинул в сторону разбухший язык. Прямо перед ним был заплывший глаз Моссе за стеклом очков. Сильная линза увеличивала этот глаз и искажала. Веко над второй, пустой глазницей тоже приоткрылось. Оттуда вытекла жидкость. Щека под глазницей была вся мокрая. Дрейер стоял сбоку от Бергера, Шульте прямо у него за спиной. Затылком Бергер чувствовал дыхание Шульте, даже слышал запах мятных лепешек.
— Тут ничего, — сказал Шульте. — Следующий.
Следующего проверить было уже легче, у него не оказалось передних зубов. Ему их выбили. Две серебряные пломбы, дешевые, справа. Эти не нужны. Опять дыхание Шульте прямо в затылок. Дыхание прилежного нациста, честно выполняющего свой долг ищейки, натасканной на золотые коронки и пломбы, но совершенно не восприимчивой к немым воплям из уст только что убитых жертв. Бергер вдруг почувствовал, что еще немного — и он не вынесет этого азартного мальчишеского дыхания у себя за спиной. «Словно птичьи яйца в гнезде ищет», — подумал он.
— Что ж, и тут ничего, — обронил Шульте с сожалением. Он взял один из списков, ящичек с золотом и, ткнув в шестерых убитых, распорядился: — Этих наверх, и чтобы все здесь отдраили.
Стройный, юный, молодцеватый, он вышел. Бергер принялся раздевать Бреде. Это было несложно. Тут он и один управится. Трупы
— Он про очки забыл, — сказал Бергер.
— Что?
Бергер кивнул в сторону Моссе. Дрейер подошел. Бергер снял с мертвого лица очки. Наверно, Штайнбреннер считал это очень удачной шуткой — вешать человека в очках.
— Одно стекло еще цело, — отметил надзиратель. — Но кому нужно одно стекло? Разве что детишкам, на солнце огонь разжигать.
— Оправа хорошая.
Дрейер снова наклонился пониже.
— Никель, — презрительно обронил он. — Дешевка.
— Нет, — возразил Бергер. — Белое золото.
Надзиратель взял очки в руки.
— Белое золото? Ты уверен?
— Абсолютно. Просто они грязные. Дома с мылом помоете, сами убедитесь.
Дрейер взвесил очки Моссе на ладони.
— Но тогда это ценность.
— Да.
— Надо бы зарегистрировать…
— Так списков же нет, — сказал Бергер и глянул на надзирателя. — Шарфюрер Шульте их с собой унес.
— Это не важно. Можно за ним сходить.
— Наверно, — сказал Бергер, продолжая смотреть на Дрейера. — Шарфюрер Шульте эти очки вообще не заметил. Или посчитал, что они ничего не стоят. Может, они и правда ничего не стоят. Я ведь мог и ошибиться. Может, это и в самом деле никель.
Дрейер поднял глаза.
— Их ведь могли и выбросить, — продолжал Бергер. — Вон туда, вместе с другим хламом. Никелевая оправа, сломанная, подумаешь, велика важность.
Дрейер положил оправу на стол.
— Сперва приберись тут.
— Мне одному не управиться. Слишком они для меня тяжелые.
— Ну тогда позови себе троих сверху.
Бергер ушел и вскоре вернулся с тремя арестантами. Они отвязали Моссе. Когда петля вокруг шеи ослабла, застоявшийся воздух со свистом вырвался из легких. Крюки на стене были укреплены на небольшой высоте, лишь бы жертва не доставала до пола ногами. Это намного продлевало смертные муки. На нормальной виселице при падении с большой высоты смерть обычно наступает сразу, от перелома шейных позвонков. Тысячелетний рейх внес и тут свои новшества. По сути, повешение было превращено в медленное удушение. Просто убивать было мало — хотелось убивать медленно и как можно мучительней. Одним из первых актов гуманности, принятых новым режимом, было упразднение гильотины — вместо нее была введена казнь по древнему образцу: обезглавливать жертву топором палача.
Теперь Моссе лежал на полу совсем голый. Ногти на руках обломаны. Под ними застряла известковая пыль. Как и все казненные, он перед смертью царапал ногтями стену. На стене тоже остались следы. Сотни повешенных процарапали в этом месте уже вполне заметные выемки. И там, где болтались ноги, тоже.
Бергер разложил одежду и башмаки Моссе по соответствующим кучкам. Он взглянул на стол Дрейера. Очков там не было. И на горке бумаг, замызганных писем и прочего бесполезного хлама, что извлекался из карманов жертв, их тоже не было.