Искры гнева (сборник)

Байдебура Павел Андреевич

Какое-то время сидели молча, лишь изредка перебрасываясь незначительными скупыми словами.

Наконец Балыга поднялся, отступил шаг назад и начал с подъёмом, торжественно говорить о том, что они, слава богу, благополучно прибыли на то место, о кото-ром мечтали, которого желали и к которому стремились их сердца. Дорога, мол, была счастливой, приятной, и за всё это он приносит большую благодарность проводнику — Гордею Головатому.

— Спасибо вам, милостивый сударь, — кивнул Балыга головой Гордею.

Все алешковцы тоже кивнули головами, а некоторые даже поклонились: низко, почтительно.

После Балыги встал строитель Кузьма Маслин.

Он сказал, что место тщательно обследовано и что скоро он представит чертёж новой крепости. Стоять она будет на том же месте, где стояла старая, но сделают её ещё прочнее. Для пушек построят хорошие площадки и укрытия, а для гаковниц в стенах пробьют бойницы.

Когда Кузьма закончил, алешковцы зашумели, что нужно немедленно строить жильё, конюшни для лошадей, запасать продукты, что для этого необходимы люди, а их нет…

— Наши казаки, — заметил пушкарь Груша, — уже побывали в нескольких ближних хуторах и приглашали местных людей, но согласилось, как на смех, пока ещё только два или три поселенца. Мы, конечно, бросим громкий клич, будем призывать на строительство крепости! Но мы, — посмотрел он на Гордея, который сидел на вывернутом из земли корне осокоря, — хотели бы попросить Головатого подать и свой голос к здешним, которые его хорошо знают.

— Если вы дадите тем людям, как мы условились, пристанище на этих землях, — обвёл вокруг себя рукой Гордей, — и будете их защищать от всякой напасти, особенно от господской, — добавил он решительно.

— Господин Балыга, полковник, — подчеркнул Сторожук, — имеет полномочие и доверие от белгородской канцелярии. Так что господин полковник будет действовать по этому праву и высокому полномочию.

— Я поздравляю господина Балыгу с его полномочиями и довериями, — проговорил спокойно Гордей, — но я снова о том же: приют и защита.

— Будет приют! Будет всем защита от наших извечных врагов! — твёрдо сказал Балыга.

— От татар, милостивый государь, мы будем отбиваться все вместе. Я же говорю о защите от произвола других… Пока крымчак сюда явится, то свой изверг, помещик, может замучить, поработить горемык… Я хочу, чтобы не получилось так, что мы будем караулить извечных… — при слове "извечных" Гордей иронически усмехнулся, — а на зверство своих закроем глаза. А там, глядишь, найдутся и такие, которые станут даже помогать тем своим…

— Вот как! — гневно оборвал Головатого Балыга. — Это уж слишком! — Он подступил к Гордею, зло посмотрел на него, надменно фыркнул, повернулся и быстро зашагал вдоль берега.

Алешковцы тоже поспешили за полковником…

Поднялся с колоды и Олесько. Но, ступив несколько шагов, остановился. В медленном водовороте реки кружились какие-то мелкие обломки дерева, привядшая трава, листья. Всматриваясь в этот водоворот, писарь искоса бросал взгляды на Гордея. У него было желание подойти к старику и сказать ему: "Я с вами. Я ваш союзник…" Или ничего не говорить, а просто по-сыновнему поцеловать его.

— Вишь, как расхорохорился, — услышал Олесько голос Гордея. — Ещё не стал по-настоящему вельможей, а уже как выкобенивается. Сто чертей тебе в рёбра! — выругался Головатый и потихоньку, не спеша, начал подниматься к крепости.

Следом за ним, наблюдая издали, по приказание Сторожука шёл один из казаков-алешковцев.

Быстро темнело. С моря долетал едва уловимый плеск волн, размеренный отдалённый шум.

…Головатый сидел на куче мелкого камня, смешанного с землёй, обросшего мышеем и лободою. В нескольких шагах

от него торчали большие, как высоко поднятые стропила, столбы бывшей сторожевой вышки. Гордей находится здесь уже во второй раз. Только тогда, тридцать с лишним лет тому назад, этот двор был вымощен камнем, посыпан песком, столбы вышки были выше, по бокам их находились лестницы, а вверху, на деревянном помосте, днём и ночью зорко наблюдали, всматриваясь в просторы моря и степи, караульные. Дозорные дежурили и на валах крепости около пушек и гаковниц… Но Головатому сейчас не до воспоминаний. Его беспокоит неприятный разговор с алешковцами.

"А может быть, тебе, Гордей, — стал он упрекать сам себя, — нужно было как-то избежать этой острой стычки с Балыгой, не говорить ему прямо, а как-то немного хитрее, умнее или мягче, не идти на пролом, а как бы в обход… Это как на поединке, где нужно быть осмотрительным, осторожным. Ведь и словом можно хорошо пронять. Оно бывает и тупое и острое. Словом можно и защищаться, и нападать, и выигрывать бой. Балыга, наверное, был уверен, что целится точно и сильным зарядом. Сто чертей тебе в бок!.. Видишь ли, свежеиспечённый полковник алешковского содержания собирается защищать страну от внешних врагов. А свои приспешники пусть арканят, истязают людей… Да-да, пусть неволят…"

Немного успокоившись, Гордей подумал: не обманул ли он самого себя, зацепившись за этот соблазнительный крючок… Балыга привязал его к своему возу и хочет погонять. "Да, дело с приютом бедноты может сорваться… Может… А может, и не сорвётся? Крепость-то нужна? Нужна… Ну что ж, как оно будет дальше, посмотрим…"

Над морем посветлело. Небо на востоке начало покрываться багрянцем, и постепенно, словно выплывая из воды, над горизонтом поднялся большой красноватый диск. От него будто повеяло холодным пламенем. Диск поднимался всё выше и выше, начал тускнеть, и вскоре по морю протянулась широкая, игривая, серебристая дорога.

Головатому вдруг почудилось, будто бы это серебристое мерцание оживает, превращается в звуки, тонкие, высокие, переливчатые. Они льются над морем, над степью, достигают руин крепости, поднимаются к луне. Гордей поднялся и пошёл наугад туда, откуда лились эти звуки.

В проломе крепостной стены, на поваленном частоколе, сидел Санько и играл на сопелке. Он то быстро перебирал пальцами, то вдруг прижимал их к сопелке и, казалось, нежно гладил её.

Заворожённый игрою, Гордей долго стоял за спиною у паренька… Он понял — Санько сочиняет музыку о море. А море, залитое светом луны, утихало, готовилось ко сну, и шума его почти уже не было слышно. На разостланную луной дорогу падали звёзды, покачивались на волнах, исчезали в них, выныривали снова. Повсюду на воде сверкали, переливались золотые и серебряные блёстки.

Головатый не стал тревожить Санька и тихо, осторожно отошёл. "Всё-таки надо отправить хлопца в Тор, к летописцу Щербине учиться. Снарядить, и пусть едет с надёжным попутчиком. А может быть, даже и самому отвезти…" Вслед за этой мыслью появилась, как бы рождённая ею, другая: о поездке в придонецкий край.

"После схватки с Балыгой, — стал размышлять Головатый, — наверное, придётся оставить эти азовские и кальмиусские берега. Жаль только потраченного времени. Прибился к берегу, да не к тому… Пошёл, казалось, по прямой, а получилось в обход, по окольной дороге. Но разве кружить мне впервой?.. Ничего, побываем и на берегу Северского, а оттуда, как было задумано, махнём и поздороваемся со Славутой…"