Искры гнева (сборник)
Шрифт:
— Да, да, крепёжного, — подхватил Гудков. — Тогда б мы зажили! — от волнения он вдруг поднялся и стал за креслом, как перед трибуной. — Кочегарка на нашей шахте и подъём исправны, — продолжал не спеша, чеканя слова. — С водоотливными механизмами может произойти кое-какая задержка, ремонтировать их нужно, а с инструментом туговато. А то было б дело…
— Инструмент найдётся, — решительно заявил Степан Михайлович, — инструмент соберём: молотки, долота, напильники и всё такое прочее на руках у слесарей. А вот путного механика, чтоб дал порядок в работе, пока ещё на нашей шахте нет.
Гудков возразил. Он даже обиделся на своего товарища. Ведь
Владимир Ильич с удовольствием следил, за азартным деловым спором двух друзей. Оба среднего роста и, наверное, одного возраста — не молодые, но и не старые. Гудков немного пополней. С загорелым лицом. Как видно, с упрямым характером — в разговоре берёт инициативу на себя. За медлительной же речью Рыбальченко кроется осторожная рассудительность.
— Оказывается, у вас есть кому работать, есть кому налаживать дело, — заметил Ильич, усмехаясь. — А если хорошо поискать там, на шахте, то наверное найдётся…
— Нет, не с кем и не с чем работать, — в один голос сказали посланцы.
— Нужно искать, — посоветовал Ленин. — Обязательно ищите! — и он снова начал расспрашивать, что делается в Донбассе, чем заняты сейчас рабочие. Поинтересовался и тем, как живут, чем занимаются они, Гудков и Рыбальченко, что видели в дороге во время поездки в Москву.
Обо всём, что знали шахтёры, что их волновало, они чистосердечно рассказали Ленину. А вот то, основное, из-за чего, собственно, и ехали сюда, — не сказали. Не сделали этого даже в конце разговора, когда им выдался удобный случай хотя бы намекнуть о своём деле, — это когда Ильич спросил, может, им нужно чем-нибудь помочь и где они устроились.
Посланцы поблагодарили Ленина за внимание, попрощались и вышли из кабинета. Миновав кремлёвские ворота, они очутились на Красной площади. Шли молча, задумавшись — всё ещё были в плену глубоких впечатлений от встречи с Лениным. Шли не спеша, под ногами хрустел, вызванивал, ломаясь, тоненький прозрачный ледок, в воздухе сновали реденькие серебристые искры, белели крыши и окна домов — зима ещё не сдала своих позиций.
— Вся Россия сейчас, наверное, вот так, в холоде, — обронил глухо, будто обращаясь к самому себе, Фёдор Гудков. — И ничего не поделаешь — разруха…
— Выходит, что так, — подтвердил Рыбальченко. — Только неужели нельзя хотя б у него в кабинете как следует натопить? — возмутился Степан Михайлович, упрекая кого-то неведомого. — Когда Владимир Ильич подвёл нас к карте и показал, где наш Донбасс, я стоял около кафельной голландки, пощупал, а она холодная! И у меня даже в груди похолодело. Неужели нельзя было…
— А если ни Дров, ни угля, — заметил с тревогой в голосе Фёдор Иванович. — Дровишки, конечно, нашлись бы. Под Москвою много леса, но чем подвезёшь? А наш уголёк под землёю. Я, друже, тоже проверял ту голландку. Да и без проверки чувствовалось, как только вошли в кабинет…
— Да, чувствовалось. Холодно. А ему ж нужно там работать… А мы со своими требованиями… — укоризненно сказал Рыбальченко.
— И в такое время… — поняв намёк, согласился Гудков.
Они пересекли наискось площадь и направились к Москве-реке. Им хотелось издали, с моста, взглянуть на кремлёвские башни, на панораму города. Опускался вечер, серые громады домов окутывали прозрачные туманы. В такую пору над всеми крышами
— А что нам скажут земляки, когда мы приедем домой? — спросил вдруг Рыбальченко и себя и своего товарища.
Гудков молчал. Его тоже беспокоил этот вопрос. Шахтёры двух шахт снаряжали их в дорогу, и они, конечно, спросят, как выполнен их наказ.
…Кто первый подал мысль направить посланцев в Москву — неизвестно. Она родилась в гуще народа, и, возможно, даже не в Краснодоне, а где-то в другом месте. И не один человек, наверное, подумал об этом деле, а десятки, сотни, а может быть, и тысячи людей. Ведь онемел, застыл опустошённый бандами генерала Деникина и всяких атаманов донецкий край. Остановились шкивы на копрах, забои заливает вода, в шахтёрских селениях холодно и голодно.
Откуда-то пошли волнующие слухи, что будто бы шахтёры из Крындычевки, а другие говорили — из Горловки, посылали своих представителей в центр, в Москву, и те посланцы добились от правительства помощи. И будто бы уже приходят большие средства, дают денежные авансы тем, кто начинает работать на шахтах.
"И нам нужно действовать…"
"Конечно, чего сидеть, молчать…"
"Попросим помощи…"
"А и действительно, что мы, хуже других?" — заговорили в Краснодоне.
"Да, да, под лежачий камень, как говорится, вода не течёт. Начинаем действовать…"
Подобные разговоры были и в тот день, когда на запустелый двор шахты собрались забойщики, слесаря, крепильщики, коногоны. Совет держали долго, а решение было короткое: послать в центр таких, которые хорошо знают шахтёрскую жизнь, а главное — как следует постояли бы за общественное дело…
— Скажут, поручили недотёпам: поехали, покрутились и, с чем были, с тем и приехали, — заговорил снова обеспокоенный Степан Рыбальченко.
— Несомненно, что так скажут, — отозвался Гудков. — Ну и пусть говорят, ропщут, а я иначе не мог! — заявил он решительно. — Пусть бы мне дали сто наказов от ста обществ, я всё равно повёл бы себя так, как мы, друже, с тобой…
— Да, — сказал многозначительно Рыбальченко. — И если бы кто-нибудь другой был на нашем месте…
— Верно, твоя правда, Степан, — подхватил, перебивая, Гудков. — Будь кто-нибудь другой, он тоже поступил бы так, как мы, да и каждый честный человек…
— Каждый честный, — повторил Рыбальченко, — а как же… Ну что ж, поворачиваем на ту стёжку, которую утоптали.
Гудков молча кивнул головой в знак согласия.
Друзья ускорили шаг по дороге к вокзалу.
За несколько суток дороги от Москвы до Донбасса шахтёрские посланцы имели возможность наговориться вволю, обдумать свои дела. Между ними не раз возникал один и тот же назойливый вопрос: как встретят их краснодонцы? Что скажут, когда узнают, что они прибыли с пустыми руками. Степан Рыбальченко даже предложил возвратить "дорожную субсидию" — сто двадцать миллионов рублей и две сумки хлеба, полученные от общества. Правда, сделать это не так-то легко — надо же иметь те деньги, а они истрачены, и сумки давно уже пустые. Но Степан всё же настаивал: раздобыть деньги и рассчитаться. Гудков решительно возражал, доказывал, что они не виноваты, и шахтёры их поймут.