Искупление
Шрифт:
– Ну, чего тянутся они?
– спросил князь племянника.
– Едут будто!
– Будто или едут?
– Да едут!
– от окошка ответил покоритель Кистмы.
Через тесовые ворота, изукрашенные резьбой, въехали на княжий двор бояре-тверитяне. Покидали поводья набежавшей челяди, погреблись, долгополые, по высокой лестнице на рундук, загромыхали в надклетных сенях, ввалились по одному, закланялись большим обычаем - в пояс и рука до полу.
– Пресветлому князюшку!
– Михаилу да Олександровичу!
– Необоримой стене нашей!
– Кла-аняемся!
Бояр набралось дюжины полторы. Четверо ходили у
Воевода Петр Хмелев вошел последним, поклонился нешибко. Знает себе цену, да и Михаилу без него никак не обойтись а неспокойное время, особенно сейчас, когда Тверь вновь замахнулась на Москву. Епископ опять больным сказался, и Михаил сам освятил совет боярский словами:
– Благословен день сей, бояре!
– и, торопливо осенив себя крестом, указал на лавки: - Садитесь-ко да станем думу править, понеже дела великие ждут нас, и да будет на то божья воля...
Сам он сел на широкую кленовую скамью, голую, без полавочника, облокотился о стол. Оглядел палату большую, стольную, где не раз бывали эти бояре на пирах в именины, крестины, престольные праздники, похороны, при победах и поражениях, и так уж повелось у князя Михаила Тверского, что он и думу правил с боярами в той же палате - мыслил попросту, что-де так бояре сговорчивей, ежели стены, лавки, широкие столы с резным подстольем напоминают им а совете о выпитом и съеденном под этим высоким потолком о четырех могучих матицах.
Знал Михаил, что не вовремя отрывает бояр от весенних забот. Весна еще только-только разгорелась, и тут нужен свой, хозяйский глаз повсюду - в каждой деревне, в каждом сельце или проселке, в каждой слободе, в каждом бортничьем угодье, на каждой весенней рыбной ловле. Ладно, ежели у кого тиун исправен и честен, а ну как он крестное целование давал, а сам не на крест - на мошну косился? То-то! Тут тебе и зерно будет брошено в землю кое-как, и плотины прососет водою, и коровы в яловости пребудут... Не-ет, свой глаз и есть свой. Недаром сказано: при хозяине и колесо тележное тише скрипит. Не ему, великому князю, не знать этого и не ему расшатывать крепость боярских дворов - крепость княжества, но в сей день, на коротком боярском совете, повелит оторваться от мирных дел - объявит поход.
– Ведомо мне учинилось, что Васька Кашинский посла свово на Москву послал, мир с князем Московским заключил, а мне сложил свое крестное целование.
– Сызнова!
– вставил племянник, но бояре лишь покосились, простя ему сию зубочесину не по чину: покоритель Кистмы...
Князья Кашинские и Холмские испокон портили кровь Твери, не было у тех князей тверских единства, ибо каждый о себе думал, каждому хотелось стать великим князем, не пораз тайком ездили в Орду с подарками хану.
– Проучити надобе!
–
– Повязать - да в поруб, как воевод московских, дабы ведали силу нашу, тверскую!
– Подымем все княжество - и на Москву!
– воскликнул племянник.
– Ты, Еремеич, молод ишшо, - угрюмо заметил Петр Хмелев.
– Али ты забыл, как войско московское ныне перебило наших в Бежецком Верхе? Самого наместника княжеского на месте изрубили слуги Дмитрия.
Кто-то из старых бояр вздохнул:
– Не надобе было иттить на Бежецкий Верх. Воровато вышло: московский князь - в Орду, а мы - на Бежецкой Верх позарились, а чего в нем, этом Верхе?
Боярин умолк, видя, как наливается тяжелой синевой мясистый нос князя Михаила и губы его, крупные, яркие, стали сжиматься и белеть.
– Смертоубийство наместника моего в Бежецком Верхе, такоже выкуп сына мово, Ивана, опустошение московитами порубежных земель моих - се есть бесчестие мне! За то сей отросток князей московских заплатит мне! Орда отступилась от нас, а Литва?
– Ольгерд тестем стал Серпуховскому, - напомнил Хмелев.
– Ольгерд не пойдет супротив Москвы.
– Он не пойдет - брат его пойдет! Кестутий согласен повоевать города московские. Кестутий подойдет незримо, как Ольгерд в походах хаживал. Он идет! Нам же надобе сбирать воинство крепкое и выходить. Я сам поведу!
– Отсеяться бы наперед...
– заикнулся было все тот же старый боярин, но Михаил на этот раз не оставил без ответа нерешительного боярина, внушил тому:
– В сию годину никто не ждет нападения! Самое время! Надобе всем нам у Ольгерда учиться: он во всяком походе налетал нежданно-негаданно, а незваный гость, вестимо, - хуже татарина. Так-то и мы ныне... А ты, Микита Седов, не ходи с нами!
– Куда поведешь, великой княже?
– спросил Хмелев.
– А куда - того не вымолвлю покуда... А ныне и завтрашней день изготовить воинство. Пеших не брать! Всем на конях, обозы не нагружать, тамо нагрузимся...
Племянник гордо засмеялся на слова дяди; всем еще памятно, как юный воин привез из Кистмы двадцать восемь возов добра и полон - самая важная добыча.
Михаил поднялся со скамейки, повернул крупную лобастую голову в красный угол и широко перекрестился:
– Да простит мне всевышний прегрешения мои - кровь и души христиан, токмо Москве не прощу ни старых обид, ни новых наездов Дмитрия в пределы тверские... Помилуй мя, боже, помилуй мя! А ты, Петр, останься тут, и ты, Митрей! А вы - с богом! Завтра вечером за каждый полк престрого взыщу!
Расходились торопливо, с заботою: надобно еще тиунам наказать дела по пахоте да и к завтрему велено изготовиться, а не то - поплатишься за неустройство полков...
– Строжит Михайло-то Олександрыч!
– Строжи-ит!
– толковали вполголоса у коновязи.
2
Большой силой выступил Михаил Тверской на московские земли. Полки топтали весенние поля, хватали пахарей, жгли села, деревни, слободы, посады у городов. Первым пал город Дмитров. Это был неожиданный и потому безнаказанный укол под самое сердце Москвы - всего-то каких-нибудь семьдесят верст до престольной. Ближе Михаил не пошел - куда же ближе?
– и, будто испугавшись, схватил по-волчьи полон, взял с города немалый окуп, отбежал на север, на целых сто верст, и осадил Кашин. Видя перед собой такую силищу Михаил Кашинский сдался на милость победителю.