Искушение астрологией, или предсказание как искусство
Шрифт:
Какое там престолонаследие, какие там Солнце, звезды и сверкающее море. Ему, Фрасиллу,угрожает опасность. Человек, маячащий рядом с привычно нахмуренным непроницаемым лицом, отнесется к смерти другого человека как к весьма подходящему способу решить собственные проблемы.
Фрасилл взглянул на ажурную стену, которая отделяла террасу от моря, что плескалось далеко внизу. Личная охрана Тиберия стояла на часах на дорожке, ведущей от террасы к вилле. Этим дубинам будет только в радость сбросить его с террасы, а потом снова нести караул, подставив бронзовые шлемы горячему солнцу. Здравый смысл подсказал простую мысль: скажи Тиберию
А затем — беги.
Но что же хотел услышать Тиберий? Плохие известия могут разочаровать его и привести в бешенство. Хорошие — дать повод усомниться: а не льстят ли ему? Уж слишком много развелось нынче охотников польстить Тиберию. Нужды в том, чтобы этим занимался еще и астролог, не было. И тут неожиданно Фрасилл ясно увидел путь в густом тумане своих сомнений. Тиберий наследует трон, объявил он.
Звезды сказали свое слово, а если не сказали, то проявили себя на привычном языке нечетких жестов. Тиберий молча выслушал предсказание астролога, при этом его мрачная, всем известная раздражительность не исчезла и даже не смягчилась. Фрасилл, весь на нервах, стоял в луче света и время от времени поднимал на Тиберия взгляд, чтобы угадать его реакцию. Итак, Тиберий услышал то, что надеялся услышать.
А что, спросил он, обещает таблица самогоФрасилла на ближайшие годы?
Фрасилл, измеривши положения звезд и расстояния меж ними, усомнился, а после испугался, и чем больше смотрел он, тем сильнее разрастались в нем изумление и страх. Потом вскричал он, что страшная, а может, и смертельная угроза нависла над ним. Тиберий обнял астролога, похвалив за предсказание беды, и пообещал, что беда эта минует его. С тех пор Фрасилл стал одним из ближайших друзей Тиберия, а слова его стали считаться пророческими.
Занятная история, и, если прочитать ее как следует, увидишь, что сердце человеческое подобно бесконечному коридору из зеркал…
Разговор Тиберия и Фрасилла стал вехой в истории, одним из эпизодов в потоке времени. Разумеется, астролог не был ровней императору. Власть направлялась в одну сторону: от могущественного Тиберия к беспомощному Фрасиллу. Тиберий, без сомнений, мог приказать, чтобы Фрасилла сбросили с террасы на береговые скалы, где его и настигла бы смерть. Это понимали все: и Тиберий, и Фрасилл, и Тацит.
Но у этой истории есть и другая сторона, восстанавливающая до некоторой степени симметрию для ее протагониста. Если уж мы принимаем в расчет жестокость Тиберия, не стоит забывать и о его ранимости. Он стоит там, на залитой солнцем террасе, остолбеневший, если верить описанию Тацита, крупный мужчина, которому неудобно в собственном теле, и угрюмо ждет, когда мудрый греческий астролог произведет расчеты, которые предскажут его, Тиберия, судьбу. Понятие судьбы играло важную роль в жизни любой цивилизации. Так, например, авторы «Энума Ану Энлиль» полагали, что человеческая судьба — это выражение некоторой системы индивидуальных сил. Эти силы неподвластны человеческому контролю, но постичь их можно. Судьба человека определена действиями богов, и, если она начертана звездами, это объясняется в основном тем, что боги выбрали случайные участки космоса, чтобы записать свои мысли.
Фрасилл противостоял Тиберию с помощью власти совсем иной природы. Звезды говорили с ним так же, как и с каким-нибудь придворным астрологом, жившим за тысячу лет до этого. Но то были другие звезды. Никакие боги не оживляли движение Солнца вперед, никакие боги не вели Луну вокруг Земли. Боги и богини по-прежнему обитали в греческой и римской космологии, но теперь их нельзя было спросить или задобрить. И, несмотря на всю практическуюпользу, они покинули астрологическую систему. Появилось нечто новое: пугающая и точная согласованность астрономической системы и человеческой жизни.
Неудивительно, что Тиберий колебался. В разговоре этих двоих, будущего императора и астролога, ковались новые отношения. Волшебники и чародеи прошлого исчезли в мгновение ока, а им на смену пришли люди, претендовавшие на новый тип знания, реального, но недосягаемого, уяснить которое можно было только посредством изучения, дисциплины, опыта и, возможно, некоторого врожденного дара.
Светоний рассказывает другую историю о другом императоре, Домициане, самом последнем и ничтожном в династии Флавиев, и другом астрологе, Асклетарионе [71].
Тиберий был сильной личностью, неодолимой в глазах современников, несмотря на всю его печаль. Однако династия Юлиев-Клавдиев завершилась — жалкой смертью Нерона. После чего императорский трон занимали императоры Гальба, Отон и Вителлий, и каждый из них не оставлял после себя наследника. Домициан был из династии Флавиев, преемник Веспасиана и Тита, своих отца и брата. Он приложил немало усилий, чтобы закрепить пороки предшественников, но палец о палец не ударил, дабы приумножить их добродетели.
Домициан родился на Гранатовой улице, сообщает Светоний, в шестом районе Рима. Детство его было отмечено «и бедностью, и унижениями». По Риму ходили слухи, что по молодости лет над Домицианом надругался его последователь, император Нерва, хотя Светоний не объясняет, почему в империи, где детей иногда казнили, сексуальное насилие должно было вызвать возмущение. Еще сложнее найти подтверждение тому, что он рос в нищете. Светоний говорит лишь о том, что у этого во всем остальном аристократического семейства не хватало столового серебра. Это обстоятельство исключает богатство, но вряд ли может служить признаком нужды. Был Домициан беден или нет, но ему удалось захватить власть, и сделал он это с помощью хитрости, не подкрепленной храбростью. Домициан был одним из самых закоренелых интриганов в истории. Когда император Тит — между прочим, его родной брат — слег от болезни, Домициан приказал его слугам делать вид, что император мертв.
А вскоре Тит и в самом деле умер.
Домициан унаследовал императорский трон и в первое время принялся развлекать себя ловлей мух, вонзая в них острое, как игла, перо. «Какое-то время, — пишет Светоний, — он правил довольно неровно: скажем так, сначала его пороки были уравновешены добродетелями». Это, разумеется, можно отнести ко всем римским императорам. Потом, продолжает Светоний, Домициан умудрился «превратить свои добродетели в пороки», таким образом покончив с противоречиями своей личности. «Недостаток средств сделал его жадным, а боязнь того, что его убьют, — жестоким». Домициан и при самых удачных обстоятельствах не был человеком интеллектуальным и любознательным, так что Риму достался правитель мало того что недалекий, но еще алчный и безжалостный. На римском барельефе, который ныне находится в Ватикане, изображен Веспасиан, смотрящий на юного Домициана (своего сына). Веспасиан лыс, у него крупный нос, тонкие губы, и, что удивительно, его каменные глаза смотрят на мир довольно неуверенно. Он поднял руку. Сложно определить, каково было намерение скульптора — показать, что Веспасиан отталкивает наследника или же что гладит по плечу.