Искушение чародея (сборник)
Шрифт:
— Я даже уверена, что он ошибается.
Павлыш невозмутимо пожал плечами:
— А он уверен, что нет. И судя по событиям последних дней, ависы скорее на стороне академика. С чего все началось? Правильно, с карандаша и листа бумаги. Что подарил нам Отец на следующий день? Горсть семян, из которых выросли перьекнижки эти дурацкие… Мы дали им только прием, они — уже готовую «модель», причем самовоспроизводящуюся. «Инженеры-выращиватели, яростные и изобретательные», ага! И потом все пошло по нарастающей, и продолжается до сих пор. Вот зря мы им Скунса не подарили в прошлый
Домрачеев вздохнул и сказал, глядя прямо перед собой:
— Болтун ты, Павлыш.
Эмма вздрогнула и чуть ускорила шаг.
— Нет, ну а что? Теперь поздно дарить. Теперь это будет понижением ставок. Потерей лица. А презент, который мы с тобой — разумеется, под любезным присмотром сиятельной Эммы Николавны, — транспортируем сейчас… он вообще ни в какие ворота же. И ты своим молчаливым одобрением потворствуешь, между прочим. А на кону…
— Болтун, — повторил Домрачеев. За те дни, что прошли после первого визита Отца, он стал мрачнее, держался особняком и редко вступал в споры. Особенно если рядом была Эмма.
Эту катавасию с подарками, разумеется, никто из них и предвидеть не мог. Все началось невинно — и сперва точно так же невинно продолжилось. Люди пошли в гости к ависам, те встретили их у озера, поговорили, после чего один из младших птиц по приказу Отца вручил семена. Без каких-либо пояснений.
Из семян к утру выросли перьекнижки: растения с огромными, плотными листьями, усеянными дивным узором. О том, что это письмена, догадался Эдгар Урванец, сорвавший, пока старшие спали, одну «страницу» и обративший внимание на слишком уж правильный рисунок. У братьев как раз был период увлечения криптографией, так что к завтраку Эдгар пришел, сияя довольной улыбкой, с листком, на котором была отмечена частотность всех «букв».
В результате его, к ревнивому неудовольствию брата, даже не наказали.
Посовещавшись, в следующий раз решили подарить ависам клепсидру — здоровенный, в человеческий рост, агрегат, который едва удалось собрать согласно приложенной инструкции. Вот тогда-то потребовалась тележка, и тогда же она застряла на травянистом склоне… с тех пор правое колесо противно поскрипывало и вращалось под углом.
Ависы от клепсидры пришли в невероятное возбуждение. Пятеро младших сородичей Отца начали переглядываться, переступать с места на место. Коряга, которую они то ли нашли, то ли специально притащили сюда для встреч с людьми, пружинила и подрагивала, одна из веток противно стучала о землю.
В конце концов Отец распушил малиновый хохолок, издал короткий, резкий крик и дважды хлопнул крыльями. Переводчик у него на груди прокашлялся, но не сказал ни слова.
Младшие смотрели на Отца со странным выражением. Павлышу показалось, что в их желтых, сверкающих глазах отражались страх и… неужели азарт? Хотя, конечно, Слава понимал, что все это ерунда: много ли он знает об этих разумных птицах? Испытывают ли они вообще подобные эмоции?..
После небольшой паузы Отец снова хлопнул крыльями, как-то странно дернул своим узким хвостом и выдал длинную, мелодичную трель.
— Быть по сему, — сообщил переводчик. — Приемлем ваш
Академик Окунь хмыкнул и что-то нацарапал у себя в блокноте. Борис переглянулся с Домрачеевым и Павлышем, а Эмма аккуратно, плавно склонила голову (она по-прежнему старалась при разговоре с ависами не делать резких движений):
— Мы рады, что нашли с вами общий язык. Не возражаете, если мои коллеги отвезут подарок к вашим… деревьям?
Отец слушал, рывками поворачивая голову то вправо, то влево.
— Конечно, пусть отвезут дар к домодревам. Ваших самцов, мужчин, подчиненных проводит Изгибатель.
Один из ависов — кажется, постарше прочих, — тяжело взмахнул крыльями и взлетел в воздух. Эмма посмотрела на Бориса Урванца, но Слава и Миша уже, не сговариваясь, застыли у тележки.
Эмма поджала губы и кивнула, и они все втроем двинулись вслед за Изгибателем к одному из домодрев.
Почва здесь была рыхлая, повсюду тянулись к солнцу разного рода растеньица, в том числе — похожие на перьекнижки. Авис кружил над тележкой, время от времени давал отрывистые советы, которые коробок-переводчик старательно перетолмачивал.
— Это ничего, что мы вот так… прямо по росткам? — уточнил Павлыш.
— Нет значения. Сиюминутное, воспроизводимое. Подарок важнее, главнее, имеет смысл.
Дерево было громадным, значительно крупнее любой секвойи. Вдоль ствола тянулись ребра-распорки, нечто вроде контрфорсов в древних соборах. Черную, блестящую кору испещряли разноцветные вкрапления. Приглядевшись, Павлыш понял, что это мох, но какой-то особый; в нем устраивали себе гнезда плоские, алые твари, похожие на смесь муравьев и скорпионов. Твари эти сновали по коре, в лапах тащили некие коконы, а также пестрые обломки скорлупы, фрагменты перьев, листья…
Нижние, самые крупные ветки росли на высоте двух-трех метров — и были такой ширины, что Павлыш при желании легко мог бы сплясать там джигу или лезгинку. Впрочем, меньше всего в эти дни ему хотелось плясать.
То и дело поглядывая наверх, они с Мишкой и Борисом сгрузили-таки проклятущую клепсидру. Корпус ее был оформлен под средневековую китайскую мебель, и все эти прыгающие тигры, драконы с мордами мопсов и пьяные будды смотрелись под деревом неожиданно уместно.
— Благодарю. — Изгибатель устроился на нижней ветке, энергично кивнул раза три-четыре. — Потрясающе, что вы придерживаетесь старинных, запретных, опасных традиций. Даже при том, что сами живете вопреки обычаю, установлению, природе.
Борис развел руками:
— Согласитесь, было бы странно, если б мы жили на деревьях.
Авис моргнул несколько раз и вдруг зашипел, раздувая горло. Тотчас откуда-то сверху по стволу метнулись три узкие, верткие тени. Они были похожи на тощих гекконов, только со странно выгнутыми передними лапами. Гекконы добрались до нижней ветки, на которой сидел Изгибатель, и уставились на людей; один разинул ороговевшие челюсти и стремительно облизнулся.
Шипение Изгибателя оборвалось — будто, подумал Павлыш, кто-то вырубил испорченный радиоприемник.