Искушение чародея (сборник)

Булычев Кир

Почти смешно: раз пять-шесть бывало наоборот — к нам партизан переправляли, по ночам и под проволокой, раненых. У нас тут как-никак врачи есть и даже почти лазарет оборудован… был. Кто-то умер, остальных поставили на ноги, а потом так же переправили обратно. Последний раз привозили, говорят, целого командира отряда — и с ним, выздоравливающим, в лес потом взяли доктора Марголину, только ее одну, причем не факт, что совсем добровольно.

Да что уж там. Могли больше уйти, только для такого надо было, скажем, детей и родителей точно на смерть отдать. А потом уже и для просто соседей по дому гибель получалась. Кабы наверняка да заранее знать,

что все равно для всех ров и айнзац-команда — так, может, и вправду стоило. Многие точно решат так. Но ни у кого из них нет машины времени. Даже если это не машина, а место.

…Надеюсь, этих моих мыслей Алиса не прочла. Их пересказывать-то долго, а так — за полсекунды все пролетело.

— Фима Липкин, — говорю.

— Что?!

— Не что, а кто. Липкин. Это вместо тебя, Павел, — если не передумал. Он твоего возраста, то есть по здешним условиям еще где-то семь кило долой. Малыша, значит, сможете выбрать до двенадцатикилограммового включительно. Солнышко, покажи ребятам, куда идти.

(Фима — такой мальчик, что из-за него в конце концов или жизнь станет совсем невозможной, или наступит всеобщее счастье. Вот пусть с этим и разбираются в своем далеке.)

Соня сразу же встает, с Юриком на буксире спускается мимо меня по лестнице, уже внизу с недоумением оглядывается: почему отстали Алиса с Пашкой? Что надо спешить — это она понимает. Не поняла лишь, что и на меня тоже ей надо бы оглянуться. Потому что сейчас мы расстанемся навсегда.

Ребята из будущего стоят молча. Они, по глазам вижу, понимают все. Но и что действительно надо спешить — тоже.

Помедлив лишь пару секунд, идут вслед за Сонечкой. На меня стараются не смотреть.

Шарик в кармане Алисиного комбинезона вдруг словно вспыхивает, ежесекундно меняясь в цвете. Что это означает, не хочу гадать. Не опасность — и ладно.

— Будьте через час возле… там, где решетка, — говорит Алиса уголком рта тихо и быстро, затем на мгновение оглаживает правой рукой сумку и уточняет: — Возле Графского парка.

Ничего не отвечаю ей. Все мои силы сейчас уходят на то, чтобы не окликнуть Сонечку.

Какая уж теперь разница, где мне через час быть и когда не быть.

* * *

Тем не менее вот он я, напротив решетки в Графский парк. Он давно уже не Графский, но Горького, а почти год даже не Горького и вообще не парк; кроме того, это лишь несколько квадратов его ограды, примыкающей к гетто. Поверх решетки густо пущена колючая проволока, весь участок хорошо виден аж с двух вышек — короче говоря, совсем не понимаю, зачем мне тут быть. Для побега здесь, прыгай, не прыгай, самое скверное место.

Но пришел, если честно, почти сразу: а что мне еще делать? Какой там час, минут и десяти не прошло. И вот уже жду, не зная чего, изрядно времени. Часов как таковых у меня нет, но больше пары часов точно.

Сперва волновался немножко, теперь всерьез начинаю.

Ну не через решетку же они собирались лезть, ведь правда? Через стену возле бывшей аптеки, так?

Этот участок отсюда не виден совсем. Но если бы там что случилось, особенно с беготней и стрельбой, я бы услышал. А ничего такого. Вроде бы совсем нечего опасаться, тем более что побег — это по определению не то дело, которое осуществляется в точный срок. Всегда возможны задержки, промедления…

Вот так, не опасаясь, я простою еще час-другой — и помру на этом месте от полного спокойствия.

Потом это случается. До исхода третьего часа.

Две фигурки прошли

снаружи, по ту сторону ограды и проволоки, по сторону жизни. С полсотни шагов до них. Не оглядывались, тем паче не останавливались, именно прошли, без внимания к гетто и к довольно-таки близким вышкам (на одной до сих пор стоит Гансик). Мимо. Прочь.

Алиса, уже не в приметнейшем комбинезоне (эх, покрой надо бы мне лучше запомнить), а в коротковатом для нее платье, очень поношенном, но не рваном. Это, сразу узнаю, Сонечкино платье с аккуратно сорванными латами, обеими. Значит, поменялись они одеждой с моей девочкой. Прямо на той промежуточной станции, что бы она из себя ни представляла, или еще в гетто, прежде чем перебираться через стену. Какая-то бесформенная торба на боку, в которой, надо думать, смирно сидит индикатор и лежит планшет с… не знаю чем, но явно важным.

И Пашка, в несусветной рванине, многажды залатанной, но тоже без лат. В смысле — без тех самых. А рваной одеждой на бездомном подростке сейчас никого не удивишь.

Что-то в них еще было странное, в обоих…

Человек порой не видит самого очевидного. Они уже почти скрылись за углом, когда я вдруг понимаю: не «в обоих», а в четверых — и девочка, и мальчик несли по ребенку. Маленькому совсем, но не грудному. Кажется, это не близнецы Вайнгаузов, те помладше. Ну так другие дети: какая, собственно, разница.

Наверно, даже при учете голодухи каждый из этих детишек все-таки тянет больше, чем позволяет лимит веса, но, с другой стороны, на постоянных станциях может быть не столь жесткий лимит. Да и старшие, пока дойдут, сами неизбежно скинут по несколько килограмм. Ой, скинут.

Им, таким непуганым, вообще тяжко придется. Чистенькими-то скоро быть перестанут, а вот настолько белые зубы им лучше не показывать, и от кое-каких привычек лучше отвыкать. Сумеют ли вообще прокормиться в дороге и малышей прокормить… Должны суметь: я ведь об этом думал уже. Да и детям-бродяжкам с совсем малыми детьми на руках даже сейчас иногда подают (ой, не станут они просить милостыню… а может, и станут. Хотя бы для маленьких). И на ночлег, скорее всего, пустят. Иногда и на подводе могут подвезти.

А высоко над ними, мерно взмахивая крыльями, кружит какая-то птица. Довольно большая, грязно-белая, с хохлом золотистых перьев на голове. Какие у нее клювы, с земли не разглядеть.

Птица-то ладно, хотя, согласен, пусть Мускину там, куда мы с ним послезавтра отправимся, приятно будет. Но и без птицы у меня сегодня самый счастливый день.

Лучший в жизни.

Часть четвертая

Отведи меня в свой мир

Борис Богданов. Орденоносец

«Уже дома я понял, что Курлов прав. Если через несколько лет детям будут вводить сыворотку, после которой их руки будут делать точно то, чего хочет от них мозг, это будет уже другой человек. Как легко будет учить художников и чертежников! Техника будет постигаться ими в несколько дней, и все силы будут уходить на творчество. Стрелки не будут промахиваться, футболисты будут всегда попадать в ворота, и уже с первого класса ребятишки не будут тратить время на рисование каракулей — их руки будут рисовать буквы именно такими, как их изобразил учитель. Всего не сообразишь. Сразу не сообразишь».

Кир Булычев. Умение кидать мяч