Искушение искушенных

Бенцони Жюльетта

Увы, слух об этих жалобах достиг ушей любящего отца. Немедленно покинув больницу, он вскочил на коня и помчался в Петреллу с целью раз и навсегда вразумить свое семейство. Он уже решил, каким образом это сделать лучше всего, по приезде сразу же вызвал к себе интенданта.

– Твои четыре комнаты станут отныне жилищем доньи Лукреции и доньи Беатриче, – заявил он. – А ты со своей родней переберешься в покои, предназначенные для знатных сеньоров.

Олимпио попытался возразить:

– Но, сеньор, мои комнаты не подходят для благородных дам. Они

маленькие, с низким потолком, с узкими окнами… Зимой там холодно, а летом жарко.

– На мой взгляд, они даже слишком велики, – сквозь зубы процедил Франческо. – А ты должен исполнить мой приказ, иначе я пожалуюсь твоему господину.

Интендант опустил голову, чувствуя, как в нем закипает гнев. Вот уже больше года он был свидетелем нищенской жизни Беатриче. Постепенно жалость к этой девушке и восхищение ею превратились в великую любовь. Олимпио сгорал от страсти и был готов на все ради этой мужественной красавицы. Однако Беатриче, даже прозябая в убожестве, оставалась знатной дамой – хотя бы в силу своего рождения, – и пропасть отделяла ее от бывшего солдата, ставшего интендантом. Никогда Олимпио не осмелился бы признаться ей в своих чувствах. К тому же он был женат и мог лишь с бессильной яростью наблюдать за тем, как готовилась для женщин новая пытка, придуманная Ченчи в отместку за их жалобы.

Четыре комнаты, в которых обычно жила семья Кальветти, находились под самой крышей замка. Окна были почти наглухо закрыты толстыми дубовыми ставнями, пропуская внутрь лишь совсем немного света и воздуха. Ченчи распорядился навесить на дверь засовы и пробить в ней маленькое окошечко. Беатриче и ее мачехе сообщили, что отныне они будут жить в этих душных каморках. Старому Санти было приказано подавать пленницам пищу через окошко, но никогда не входить к ним. Обезумевшая от ужаса Лукреция бросилась в ноги мужу.

– Вы не можете обречь нас на заточение! – воскликнула несчастная женщина. – Если мы вам так ненавистны, позвольте нам удалиться в монастырь, где нас, по крайней мере, не лишат света и воздуха.

Ченчи грубо отшвырнул ее.

– Нет! – прорычал он. – Я хочу, чтобы ты сдохла здесь – и она вместе с тобою…

Беатриче снова пришлось поднимать рыдающую Лукрецию. Самой же ей помогала сохранять гордость неукротимая ненависть, и ни за какие блага мира она не унизилась бы до мольбы.

– Пойдемте, матушка, не доставляйте ему радости просьбами и слезами! – надменно произнесла Беатриче.

Потом, держась очень прямо и не удостоив ни единым взглядом чудовищного отца, она вошла в свою тюрьму, и засовы с грохотом опустились.

Довольный Франческо Ченчи вернулся в Рим.

Прошло несколько месяцев – мучительных для Олимпио, который отныне не мог даже видеть пленниц. Единственное, что интендант мог сделать для них, – это следить за тем, чтобы им подавали хорошую пищу. Но в отношении одежды распоряжения Франческо граничили с садистской жестокостью. Если узницам нужно было получить новое платье или пару обуви, они должны были отправить износившиеся вещи в Рим и дожидаться, с босыми ногами и в одних сорочках, пока мерзкий скряга не удостоверится в необходимости замены и не восполнит их гардероб. Естественно, Ченчи в таких случаях не спешил.

В этом заточении Лукреция и Беатриче провели свой второй год в крепости Петрелла. Олимпио кусал локти от бессилия, поскольку не смел проявлять симпатию к пленницам из-за своей жены Плаутиллы, которая отличалась болезненной ревностью и злобным нравом.

В одно весеннее утро 1598 года, когда жаркое солнце уже раскалило черепичную кровлю Петреллы, старый Санти направился к дверям тюрьмы с подносом. Открыв окошко, он грубо бросил:

– А вот и жратва на сегодня!

В узком проеме возникло бледное лицо Беатриче.

– Донья Лукреция больна, – произнесла она хриплым голосом. – Я боюсь, что эта жара убьет ее. Приоткрой дверь хоть немного, чтобы впустить воздух. Иначе она не доживет до вечера.

Старик в раздумье поскреб голову. Приказ Ченчи был категоричен – никогда не открывать дверь. Но, с другой стороны, ни одна из пленниц не должна была ускользнуть из тюрьмы. Что скажет хозяин, если Лукреция умрет? В какой-то мере это тоже был способ бегства…

– Ладно, – проворчал он. – На минуточку – так и быть, но не больше…

Сняв засов и вставив в скважину замка ключ, который всегда болтался у него на поясе, он с кряхтеньем приоткрыл дверь. Однако едва лишь створка отошла на несколько сантиметров от косяка, изнутри дверь резко толкнули, и старик получил удар в лицо. Изможденная и худая, но с горящими от ярости глазами Беатриче ринулась на стражника, подняв над головой табурет. Санти в испуге загородился локтем, и девушка расхохоталась.

– Теперь ты сам можешь оставаться в этой конуре, а мы туда больше не войдем! – крикнула она.

– О мадонна! Что скажет сеньор Франческо?

– Пусть говорит, что хочет, мне на это плевать. Если ты донесешь ему, клянусь, я тебя убью! И это так же верно, как то, что меня зовут Беатриче!

После долгих переговоров, в которых принял участие и безмерно счастливый Олимпио, было решено, что обе женщины обязуются не выходить за ворота замка – когда же Ченчи вернется, они должны будут занять прежнее место в тюрьме. Слава богу, он никогда не задерживался в Петрелле надолго.

Для несчастных узниц наступило некоторое облегчение, между тем Олимпио с каждым днем все больше мрачнел.

– Так не может продолжаться, сеньора, – однажды сказал он Беатриче. – Вы не должны провести свою юность в этом зловонном каземате! Почему бы вам не бежать?

Но Беатриче печально покачала белокурой головкой.

– Не думаю, что мне это удастся. Я могу сделать только одно: отправить письмо Святейшему Понтифику и поведать ему о нашей бедственной жизни. Пусть папа прикажет сеньору Ченчи (она уже не могла заставить себя называть его отцом) отправить нас в монастырь. Надеюсь, папа нам в этом не откажет. Но мне нужен верный человек. У тебя есть такой?