Искусник
Шрифт:
– Эт-точно! – хохотнул генсек. – Ну, что? Попозировать?
– Прошу! – повел я рукой в приглашающем жесте.
– А вот мне интересно… – генеральный обошел стол и уселся, кряхтя скорей по привычке, чем из-за физической надобности. Заерзал, устраиваясь поудобнее. – Вы как, Антон, не в партии еще?
– Пока нет, Леонид Ильич, – ответил я, смешивая краски, – но подумываю…
– Верно мыслите, – удовлетворенно кивнул Брежнев.
– …Хотя и сомнений больше, чем надо, – хладнокровно заключил я.
– А что так? – Брови генсека недоуменно повисли, нагоняя тень на глаза.
– Да такое впечатление, Леонид Ильич, что проблемы только копятся, а вот решения… Где они? Нету их.
– Хм… – лицо у генерального обрело серьезное выражение. – Вижу, вы человек честный и умный. Потому и доверяю. Хотя многое из того, что звучало в наших с вами разговорах, оч-чень не понравилось бы Михаилу Андреевичу…
– Суслову? – колонком я проработал тонкие черточки. – А Михаилу Андреевичу не кажется, что тупо оберегать марксовы идеи опасно и вредно? Любые консервы протухнут от долгого хранения! Ленин как учил? Мир меняется, и марксизм должен эволюционировать вместе с обществом. Развивать надо идеи Владимира Ильича и Карла Генриховича, а не пересыпать нафталинчиком!
Плечи Брежнева затряслись от смеха.
– С вами удивительно легко и просто, Антон, – сказал он, посмеиваясь. – Не нужно каждое словечко на контроле держать, лавировать да юлить… Ага… Но, знаете, мне кажется, что юморок ваш всего лишь легкомысленная обертка, а вот под ней – серьезные вещи. Очень серьезные… – Генсек облокотился на стол и сплел пальцы. – У нас тут по четвергам заседания Политбюро проходят… Помните, вы как-то говорили о нашенском общем рынке? Ага… И я на эту тему с Косыгиным потолковал, с Алексеем Николаевичем. Ка-ак он в меня вцепился… Это ж, говорит, прорыв будет, настоящий большой скачок!
– Так ведь правда, Леонид Ильич, – пожал я левым плечом, выписывая контур окна на заднем плане. – Зря, что ли, Европа кучкуется в ЕЭС? Выгодно! А буржуи считать умеют. Так чего бы и соцстранам вместе не собраться? А то такое впечатление, что у нас не советский народ в приоритете, а негры из Африки!
Брежнев остро глянул на меня, и усмехнулся.
– Вы тоже против помощи развивающимся странам? Как там Михал Андреич выражается… избравшим социалистический путь развития?
– Да я-то не против, если не за счет СССР! – в моем голосе стонала прочувствованность. – Вот, если возьмут наши, построят завод где-нибудь в Гвинее или в Сомали, местных научат, работу им дадут, а продукция – нам пошла. Вот тогда я только за! Но ведь получается шиворот-навыворот и задом наперед: мы все отдаем даром, а взамен получаем страстные обещания строить бесклассовое общество. И все!
Я выдохнул. Все же привычки из будущего въелись намертво – никакого чинопочитания! Ну, генсек… Ну и что? Я же вежливо с ним – и «фильтрую базар». Тут во мне еще подкопилось прямой речи.
– Шлём этим жертвам колониализма пароходы с зерном или с танками, – заворчал я. – Тамошние халявщики нажираются, истребляют соседнее племя и – шасть! – уже американцам кланяются. Те лучше кормят. Вон, хитрозадый Насер выпросил Асуанскую ГЭС. Мы построили. Оторвали от себя, вбухали миллиарды. Нате, пользуйтесь! И что? Пришел Садат и прогнулся перед Штатами. А нас послал! Вы меня извините, конечно, Леонид Ильич, что не лавирую, так ведь зло берет! У меня, знаете, давно вызрело особое мнение: с нами тогда будут считаться, когда Советский Союз станет богатой страной. Сразу все потянутся! Только как тут разбогатеешь, если всё, что нажито непосильным трудом, раздаем направо и налево? Так никаких денег не хватит!
Занятно, но Брежнев не злился на «недозволенные речи». Кивал задумчиво головой, шевелил пышными бровями, а потом вздохнул.
– Да вам не за что извиняться, Антон… – генсек снял очки и отер лицо, словно правоверный перед намазом. – Хоть Михал Андреич и твердит постоянно: «На идеологии не экономят!», но тут я скорее на вашей стороне. Нам надо учиться вкладывать в социализм – и стричь купоны, а не щедро делится последним. Вы только не думайте, что я всегда такой… понимающий. Бывает, припечет словом иной радетель – и раздражение, как желчь разливается! – Нахмурившись, он побарабанил пальцами и медленно, словно неохотно потянулся к телефонной трубке.
– Алло? Документы к пленуму у тебя? Угу… Вот что. Найди проект решения о выводе Воронова из Политбюро… Нашел? Ага… Нет-нет, Шелеста точно, а по Воронову… пока отложим. Да. Пусть еще поработает Геннадий Иванович.
Брежнев аккуратно положил трубку, насупился на «вертушку», будто она во всем виновата, а меня морозцем опалило. Я замер – шалый луч апрельского солнца отразился от звезды на шпиле Троицкой башни, и мазнул по глазам рубиново-красным.
Вот он я, молодой художник, маленький человек со странной судьбой, убежденный противник вмешательства в ход событий, и прочая, и прочая, и прочая. Даже не ожидал от себя такой смелости – или наглости, но вот же оно, самое настоящее микроскопическое воздействие!
Воронову, рулившему РСФСР, должны были указать на дверь в конце апреля – не помню точно, когда. Гуляй, мол, Геннадий Иванович, нечего тебе делать в Политбюро! Уж слишком ты строптив да резок, всё правды взыскуешь. А вот тебе правда: «Не высовывайся!»
И вдруг, наслушавшись какого-то мазилки, генеральный секретарь ЦК КПСС отменяет решение – официально обговоренное, по углам обшушуканное, за закрытыми дверями обсужденное…
«Адекватно, Антон!» – мелькнуло у меня, и я отмер.
Арбат, 27 апреля 1973 года. После работы
Отстояв очередь в «пражской» кулинарии, взял кило биточков, обваленных в сухарях, купил пару альбомов в книжном и неторопливо двинулся до дому.
Состояние было как у влюбленного – тихое счастье нежилось в душе, потягивалось да томно выламывалось, словно сытая кошка, греющаяся на солнышке.
Прохожие иной раз посматривали на меня с легким удивлением, принимая за выпившего – легкая, беззаботная улыбка гуляла по моим устам.
Радовало всё – и теплый день, и щебет голоногих – наконец-то! – девчонок, и яркие транспаранты «Мир. Труд. Май». Даже моя хозяйственность умиляла – надо же, купил полуфабрикатов! В общем, рецидив первой любви с весенним обострением.
Да еще выходной завтра! И послезавтра. А вечером меня будет ждать Лида… «Счастье, стой!» – как восклицала изящная Терехова в роли Дианы де Бельфлёр.
Удивительный вид – люди. Они греются своим счастьем, воспринимая его с детским простодушием, как солнце, что светит с небес. А кто станет дорожить тем, что было и будет всегда, после каждого рассвета? И как же мои ближние и дальние убиваются, как страдают, стоит только лишить их привычной благодати! А что ж вы раньше не берегли ее? Почему начинаете ценить самое главное, самое сокровенное в своей жизни, лишь оплакав потерю? Ну, мне проще – утрата вернулась. И быть настороже отныне мой удел.