Искусство и жизнь
Шрифт:
Итак, что же мы изберем — искусство или грязь? Как мы должны поступить, если мы сделаем лучший выбор? Страна, в которой мы живем, не очень велика размером, и ее ландшафт не очень разнообразен, но, право, не только врожденная наша любовь к ней заставляет нас думать, что, как и всякая иная страна, она пригодна для мирной жизни разумных людей. Наши предки доказали нам это, если в этом можно было бы усомниться. Я утверждаю, не боясь возражений, что нигде жилища людей не выглядели более привлекательно и опрятно, чем старинные английские дома. Но наши отцы относились к нашей прекрасной земле любовно, мы же обращаемся с ней дурно. Было время, когда она была прекрасна повсюду, а теперь, путешествуя, вы должны с опаской выбирать свой путь, чтобы не столкнуться вплотную с отвратительными язвами — с этим посрамлением не скажу, цивилизации, но природы человеческой. Мне не известны никакие статистические данные, которые бы показывали, в каком соотношении находится изуродованная земля к земле неиспорченной или частично испорченной, но в некоторых местах эти язвы настолько сливаются друг с другом, что покрывают целое графство или даже несколько графств, и в то же время число их возрастает с ужасающей
А если говорить о невозможности, то я в это не верю. Даже люди нашего поколения сделали многое, что лишь совсем недавно казалось невозможным. Они потому одолели трудности, что смотрели им прямо в глаза. А ведь сделанное однажды может быть сделано вновь. Что же, ведь даже те деньги и знания, которые мы тратим на орудия, убивающие и калечащие наших нынешних и будущих врагов, могли бы оказаться хорошим взносом в дело борьбы за благопристойную жизнь, если бы мы только решились на такую колоссальную жертву.
Как бы то ни было, я вовсе не собираюсь утверждать будто одними лишь деньгами можно многое или хоть что-нибудь сделать. Тут требуется усилие воли. Но я не собираюсь доказывать, каким именно образом эта воля должна обнаружить себя в действии. Правда, я разделяю взгляды некоторых людей на те шаги, которые более всего помогут нам на нашем пути, но эти взгляды, наверно, вам чужды. Однако я уверен, что если вы твердо намерены идти к цели, то найдете и средства ее достичь И не имеет никакого значения, что могут представлять собой эти средства. Если вы согласились с мыслью, что облик страны — достояние всего общества и что каждый, кто своевольно наносит ущерб этому достоянию, враг общества, то мы уже на пути к победе.
И меня воодушевляет сам факт, что я получил возможность выступить именно здесь, в округе, который создает столько же копоти, сколько и гончарных изделий, — выступить именно против грязи. Лишь в последнее время здесь зазвучал протест против грязи, а он, несомненно, назревал уже давно. Если я — свихнувшийся мечтатель, что и на самом деле может статься, то все же есть множество людей, которые состоят членами таких обществ, как Общества борьбы за красоту, или по крайней мере поддерживают их. У этих людей нет времени для пустых мечтаний, и если бы их постигло безумие, то оно сразу дало бы о себе знать по всей стране.
Прошу извинить, что так долго испытывал ваше терпение. Еще несколько слов, и я кончил. Эти слова — слова надежды. Если я сказал что-нибудь, что показалось вам безнадежным, то это, вероятно, из-за той горечи, которая временами овладевает нетерпеливым человеком, когда он видит, как мало могут сделать его собственные руки, чтобы двинуть вперед дело, коему он предан. Но я знаю, — это дело в конце концов одержит верх. Для меня это догмат веры, что мир не может вновь впасть в одичание и что искусство должно сопутствовать ему в его шествии вперед. Я хорошо знаю, что не мое дело предписывать путь, по которому пойдет прогресс. Многие явления, кажущиеся мне сегодня неодолимыми или даже губительными для дальнейшего развития, в будущем могут способствовать этому развитию, но прежде чем из них начнет появляться доброе, они ужасны. Но эта же самая вера заставляет меня говорить то, что я знаю, какими бы недостаточными ни были мои познания и как бы опрометчиво ни звучали мои слова. Ибо каждый, кто предан делу сердцем, каким бы недостойным он ни считал самого себя, обязан поступать так, как если бы судьба этого дела зависела целиком от него одного, и, таким образом, из замысла родится действие. И во всем мною сказанном я неизменно исходил из предположения, что вы просили меня выступить перед вами как друга, а я не мог не говорить совершенно откровенно и безбоязненно с моими друзьями и собратьями по ремеслу.
Искусство, благосостояние и богатство
Искусство, благосостояние и богатство — вот слова, которые я поставил в заголовке этой работы. Некоторым из вас может показаться, что последние два слова — тавтологичны, но я с этим не соглашусь. На деле ни в одном языке нет полных синонимов, если только речь не идет о словах, заимствованных из другого языка. В ранние времена нашего родного языка никому бы в голову не пришло употреблять rich как синоним wealthy, «богатый». Под a wealthy man подразумевали такого человека, у которого имеются достаточные средства существования, а под a rich man имели в виду человека, обладающего большой властью над людьми. Александр Богатый{1}, Канут Богатый{2}, Альфред Богатый{3} — достаточно знакомые словосочетания в древней литературе Северной Англии, и прилагательное это едва ли употреблялось иначе, чем применительно к великому королю или вождю, стоящему над другими королями и вождями. Я не приверженец этимологической точности, но должен сказать, что имеются случаи, когда современные языки утратили свою выразительность, смешав в одном значении два разных слова. И это именно такой случай. Поэтому я прошу позволения употреблять слова «благосостояние» (wealth) и «богатство» (riches) приблизительно так же, как употребляли их наши отцы, и понимать под «благосостоянием» средства, чтобы вести благопристойную жизнь, а под «богатством» — средства для осуществления власти над другими людьми. При таком понимании смысл этих слов представляется совершенно различным, и все же, если вы скажете, что различие между ними только в степени, то я соглашусь,
Как бы то ни было, я считаю важным такой вопрос: куда отнести искусство — к благосостоянию или к богатству? Кому оно призвано служить? Будет ли оно рабом богатства или другом и помощником благосостояния? Я могу иначе поставить вопрос и спросить: должно ли искусство принадлежать только замкнутому классу, который к тому же очень слабо о нем заботится, или же оно должно быть утешением и радостью всему народу? Наконец, этот вопрос выливается в следующий: должно ли у нас существовать искусство или только претензии на него? Похоже на то, что многим или даже большинству из вас этот вопрос покажется лишенным практического значения. Для большинства людей нынешнее положение искусства представляется в основном единственным, при котором оно может существовать у культурных людей, и они (как я сказал, очень вяло) приемлют его нынешние цели и тенденции. Что касается меня, то нынешнее состояние искусства меня настолько возмущает и представляется настолько серьезным, что я вынужден призвать и других людей разделить мое недовольство. Я рискую нарушить правила хорошего тона, выступая на данном вечере со своей жалобой, когда все присутствующие, я уверен, полны доброжелательности и к искусствам и к обществу. Единственное, что меня оправдывает, — это то, что я верю в искреннюю вашу готовность ознакомиться с любыми серьезными взглядами на столь важный предмет. Итак, утверждаю, что вопрос, мною поставленный: должно ли искусство быть помощником благосостояния или же рабом богатства? — имеет большое практическое значение, если, конечно, искусство действительно важно для человеческого рода, что, полагаю, здесь никто не будет отрицать. Теперь я попросил бы тех, кто считает, что искусство живет сейчас нормальной и здоровой жизнью, объяснить энтузиазм (и я рад был узнать, что жители Манчестера его разделяют), который в последние годы вызвало создание и расширение музеев, где большинство экспонатов — всего лишь предметы домашнего обихода прошлых веков. С какой стати культурные, трезвые и рассудительные люди, знающие цену деньгам, отдают большие суммы за обрывок декоративной ткани, осколок грубо выделанного горшка, изъеденную червями резьбу по дереву, сплющенные металлические предметы и хранят их в роскошных общественных зданиях под наблюдением ученых специалистов? Да, все мы знаем, что эти экспонаты имеют целью чему-то научить нас: они имеют образовательное значение. Наши музеи, подобные Саут-Кенсингтонскому, принадлежат, очевидно, к общеобразовательным учреждениям. Они вовсе не предназначены просто учить нас мертвой истории — их экспонаты внимательно и трудолюбиво изучаются теми, кто намерен зарабатывать себе на жизнь искусством моделирования.
Спросите любого представителя любых взглядов на искусство, считает ли он желательным, чтобы те, кто должен составлять рисунки для декоративных целей промышленного искусства, изучали бы эти остатки прошлого, и он непременно ответит, что такое изучение обязательно для художника. Так что видите, к чему это нас подводит. Учащийся отсылается не к лучшим произведениям нашего времени, — ни один мастер или специалист не мог бы по совести его уверить, что это принесет ему пользу, — а к простым обломкам былого искусства, к тем предметам, которые, когда они были новыми, продавались обычно в любой лавке и на любом базаре. А нужно ли спрашивать, как будут выглядеть обломки нашего декоративного искусства в музее, скажем XXIV века? Поистине люди, изучавшие эти вопросы, знают, что остатки прошлого представляют собою образцы искусства, которое моделировало изделия не только лучше нас, но и по-иному — лучше, потому что они производились другими способами, чем теперь.
Прежде чем мы зададим вопрос, почему же они были настолько лучше и почему они отличались даже по своему типу, а не просто по степени хороших качеств, я прошу вас еще раз обратить особое внимание на то, что это были обыкновенные товары, которые покупались и продавались на любом рынке. Я прошу вас отметить, что, несмотря на деспотизм и насилие, царившие во времена, когда они изготовлялись, красота, часть которой они составляли, существовала во всей жизни и что тогда, во всяком случае, искусство было помощником благосостояния, а не рабом богатства (riches). Это правда, что в те времена, как и теперь, богатые люди тратили большие деньги на всякие украшения и, несомненно, низшие классы были отчаянно бедны (как и теперь), но тем не менее искусство, которым располагали богатые люди, отличалось лишь обилием и великолепием материалов от того, которым могли пользоваться другие люди. Запомните, что в то время все, создававшееся руками человека, было более или менее прекрасно.
Сопоставьте это с нынешним состоянием искусства и скажите, не оправдано ли в какой-то степени мое недовольство, — пусть оно даже и нарушает правила хорошего тона. Далеко не все, что делают ныне красиво; почти все обычные товары, изготовленные цивилизованным человеком, убоги и претенциозно уродливы, и таковы они скорее по какому-то извращенному замыслу, чем просто случайно, — именно так представляется, стоит вспомнить, насколько приятны и соблазнительны для изобретательного ума и проворных рук многие производственные процессы. Возьмите, к примеру, известное искусство стеклодувов. Мне довелось быть на стекольном заводе и наблюдать, как в процессе труда рабочие придавали изящную форму расплавленному стеклу. В процессе работы были моменты, когда стоило бы только направить выдувавшиеся сосуды прямо в цех обжига, чтобы в результате появились образцы, способные соперничать с шедеврами венецианского стекла. Но этого не могло получиться, ибо рабочим нужно было брать в руки кронциркули и формы и сводить фантастическое изящество живого расплавленного стекла к ходкой на рынке, уродливой и вульгарной форме, задуманной человеком, который, скорее всего, не знал и не хотел знать, как делается стекло: случай, весьма обычный и для других искусств. Повторяю — все промышленные товары теперь делятся на два вида. Одни — вульгарны и безобразны, довольно часто и претенциозны; на них есть отделка, которую разве что в насмешку можно назвать декоративной: в ней, правда, еще чувствуются какие-то остатки традиций. Это товары для бедных, для необразованных.