Испанская роза
Шрифт:
Он шагал так быстро, что Мария еле успевала за ним. Миновав две двери, Габриэль остановился у третьей и, распахнув ее ногой, грубо втащил за собой слабо упиравшуюся Марию. Судя по тяжелой и массивной мебели, это была его спальня. Чувствовалось, что он настроен решительно, но, обернувшись к ней и увидев ее прекрасные испуганные глаза, Габриэль понял, что никогда не сможет привести в исполнение ни один из своих мстительных планов. Ему стоило только взглянуть на нее, как он тут же терял над собой контроль; он уже думал не о мщении, а о том, как чудесно было бы обнять ее, прижать к груди, ощутить сладость ее нежных и чувственных губ. Страстное и сильное желание обожгло его.
Мария, почувствовав, что его намерения изменились, нерешительно посмотрела на него, и от теплого,
— Сеньор? Вы что-то хотите? — спросила она прерывающимся голосом.
Габриэль молча снял камзол и, не отрывая взгляда от ее губ, отбросил его в сторону, пальцы начали нервно расстегивать ворот рубашки.
— Хочу? — повторил он вопрос. — Конечно же! Я хочу тебя.., и сейчас же!
Скинув рубашку, он протянул к ней руки, и Мария была не в силах противиться ему. А когда он приник к ее губам, дурманящее, сводящее с ума желание захлестнуло и Марию. Не прерывая поцелуя, Габриэль подхватил ее на руки и осторожно понес к кровати, бережно опустив на шелковое покрывало.
Быстро расставшись с остатками одежды, он стал раздевать Марию, стараясь побыстрее освободить ее тело от шелка и кружев. Движения его были лихорадочны, как будто он больше не мог ждать ни минуты.
Мария, не стесняясь, отвечала ему жаркими поцелуями. За эти минуты, наполненные страстью, она готова была забыть обо всех невзгодах, прошлых и будущих. Он разбудил в ней чувственность, научил получать наслаждение, и она горела страстным желанием вновь погрузиться в эту пучину экстаза. Любовь к нему, которую она так тщательно скрывала, заполнила ее без остатка и рвалась наружу. Габриэль был как одержимый: казалось, он не может насытиться ею, его руки и губы не могли оторваться от ее тела. Сладострастный стон вырвался из уст обоих, когда тела их соединились. Они, как безумные, бросились в этот омут наслаждений после долгих недель воздержания.
Потом они долго лежали молча, тесно прижавшись друг к другу, боясь нарушить эту неожиданную чувственную гармонию.
Габриэль с удивлением посмотрел на Марию. — Почему, как только ты появляешься, мои мысли начинают путаться? Твой отец убил моего, твой брат безжалостно разрушил мою жизнь, Дельгато и Ланкастеры из поколения в поколение были непримиримыми врагами, а я с тобой… — Голос его дрогнул, и взгляд остановился на ее груди, которая касалась его тела. Он, как завороженный, смотрел на коралловые бугорки сосков. — Я теряю разум в твоем присутствии, — сказал он хрипло. — Вместо того, чтобы мстить, я думаю только о наслаждении, которое мне сулит твое тело, и стыжусь своих чувств. Страсть к тебе — это измена всему, что мне дорого. Это насмешка над клятвой, которую я себе дал. — Он неожиданно замолчал, как будто осознав, какое оружие против себя он столь опрометчиво ей дал.
Отшатнувшись от нее, он резко встал с постели, и Мария чуть не заплакала от обиды. Его слова наполнили ее душу радостью и болью — радостью, потому что он выразил словами то, что существовало между ними, а болью, потому что находил их отношения постыдными и сводил их к чувственной страсти. Может быть, для него это так и было, но только не для нее.
Габриэль быстро оделся и, оглянувшись на Марию, которая, прикрывшись покрывалом, с обескураженным видом сидела на постели, ухмыльнулся.
— Что вы собираетесь делать со мной, сеньор? — робко спросила Мария.
Габриэль задумчиво посмотрел на ожидавшую ответа Марию, на ее точеные руки, иссиня-черные волосы, рассыпавшиеся по обнаженным белоснежным плечам, и подумал, что никогда, пожалуй, она не казалось ему такой соблазнительной. Даже сейчас после недавней близости мысль о том, что ее нежное тело прикрыто только легкой тканью, возбуждала его. Недовольный собой, он отвернулся.
— Пока ничего. То, что произошло, не меняет дела. Ты по-прежнему моя раба, и так будет всегда! Мария оцепенела.
— Мне гораздо приятнее быть твоей рабой, нежели наложницей.
Габриэль вздрогнул, как от пощечины.
— В таком случае тебе следует проявлять больше усердия в хозяйственных делах, а не в постели. В комнате наступила неприятная тишина. Габриэль
Мария молча развернула сверток, в котором лежали две нижние рубашки, три лифа и три верхние юбки, сшитые из дешевого грубого материала.
— А как же без нижних юбок и корсета, сеньор? — спросила она с наигранным недоумением.
— Тебе не нужны корсеты, — сказал Габриэль с язвительной усмешкой. — А что до нижних юбок, то, боюсь, кроме тех, что лежат в сундуках, привезенных из Пуэрто-Белло, мне нечего тебе предложить. Твоя щепетильность не позволяет тебе пользоваться награбленным добром. Неважно, что эти юбки сначала могли принадлежать какой-нибудь знатной английской даме, которая по несчастливому стечению обстоятельств попала в руки испанцев. Ну а теперь живо одевайся и отправляйся на кухню.
— Не могла бы я одеться без посторонних глаз? — спросила Мария.
— Нет! — с вызовом ответил Габриэль и, прислонившись к косяку, уставился на нее.
Глаза Марии запылали гневом. Повернувшись к нему спиной и накрывшись покрывалом, она кое-как оделась и, встав с кровати, направилась к выходу.
Габриэль стоял в дверях, не давая ей пройти.
— Мне ведено убраться отсюда, и я сделаю это, как только вы, сеньор, позволите.
Габриэль даже не пошевельнулся. Он заказал эту простую и грубую одежду, чтобы наказать, унизить ту, которая с таким презрением отвергла самые дорогие наряды. И вот теперь, глядя на нее, он сам чувствовал себя униженным. Зачем ему все это нужно? Чтобы доказать Марии, что она в этом доме только прислуга? Что от его капризов зависит все: и одежда, которую она носит, и пища, которую она ест, и даже сама ее жизнь? Или он просто пытается внушить себе это? Ее унижение должно было доставить ему удовольствие, но этого не случилось, наоборот, этот наряд раздражал его. Он не представлял Марию в роли прислуги в собственном доме. Те дни, когда на “Черном ангеле” он заставлял ее прислуживать за столом, дались ему нелегко. Месть не доставляла ни радости, ни долгожданного удовлетворения, о котором он так долго мечтал. Добиваясь в очередной раз отмщения, он не испытывал ничего, кроме смущения и растерянности. Что-то в глубине его души противилось этим планам, и он в конце концов находил свои действия отвратительными. Нельзя же винить Марию во всех грехах семейства Дельгато. Она такая же жертва, как Элизабет и Каролина. Как только эта беспокойная мысль осенила его, картина разрушений на “Вороне” снова всплыла в его памяти. Снова увидел он разрушенную каюту, огромную балку, раздавившую бедную Элизабет, испуганное лицо сестры, которую уводил высокий сероглазый испанец, и в нем опять проснулась жажда мести. Неважно, какие чувства он испытывает к Марии, неважно, что он тоскует по ее телу, дающему ему такое наслаждение, какого он до нее ни с кем не испытывал, — она Дельгато, и между ними не может быть мира! Но в своем упорстве он мало чем отличается от Диего. Они оба вовлекли беззащитных женщин в борьбу, которая не по плечу этим хрупким созданиям. Если бы тогда, на Эспаньоле, он грубо изнасиловал Марию, чем бы его действия отличались от того, что мог сотворить с его сестрой какой-нибудь безвестный испанец? Если бы он убил Марию в ту ночь, чем бы ее судьба отличалась от судьбы Элизабет? Неужели, несмотря на свои принципы, он ничуть не лучше тех, кого так ненавидит и презирает?
Он тяжело вздохнул.
— Пойдем, я покажу тебе, как пройти на кухню, и представлю миссис Сэттерли.
— А где я буду жить, сеньор? Ваша домоправительница покажет, где мне спать? — И она украдкой посмотрела в сторону розовой комнаты.
— Миссис Сэттерли сама решит, где ты будешь жить.
Через несколько минут они нашли миссис Сэттерли, которая хлопотала на безупречно чистой кухне. Маленького роста, круглая, как шар, она была полной противоположностью своему мужу. На ее седых волосах, обрамлявших добродушное круглое лицо со смеющимися карими глазами, гордо красовался накрахмаленный белоснежный чепец. “Если миссис Сэттерли так же доброжелательна, как и ее муж, то мне нечего бояться”, — подумала Мария.