Выходят веселые детииз шумной школы,вплетают в апрельский ветерсвой смех веселый.Какою свежестью дышитпокой душистый!Улица дремлет и слышитсмех серебристый.
II
Иду по садам вечерним,в цветы одетым,а грусть я свою, наверно,оставил где-то.На кладбище, над черепамизабывших время,трепещет земля цветами,взросло их семя.И кипарисы, покрытыпыльцою нежной,вперили пустые орбитыв простор безбрежный,качая своей утомленнойглавой зеленой.Апрель, ты несешь нам звезды,вешние воды,зажги золотые гнездав глазах природы!
ДОЖДЬ
Перевод В. Парнаха
Есть в дожде откровенье — потаенная нежность.И старинная сладость примиренной дремоты,пробуждается с ним безыскусная песня,и трепещет душа усыпленной
природы.Это землю лобзают поцелуем лазурным,первобытное снова оживает поверье.Сочетаются Небо и Земля, как впервые,и великая кротость разлита в предвечерье.Дождь — заря для плодов. Он приносит цветы нам,овевает священным дуновением моря,вызывает внезапно бытие на погостах,а в душе сожаленье о немыслимых зорях,роковое томленье по загубленной жизни,неотступную думу: «Все напрасно, все поздно!»Или призрак тревожный невозможного утраи страдание плоти, где таится угроза.В этом сером звучанье пробуждается нежность,небо нашего сердца просияет глубоко,но надежды невольно обращаются в скорби,созерцая погибель этих капель на стеклах.Эти капли — глаза бесконечности — смотрятв бесконечность родную, в материнское око.И за каплею капля на стекле замутненном,трепеща, остается, как алмазная рана.Но, поэты воды, эти капли провидятто, что толпы потоков не узнают в туманах.О мой дождь молчаливый, без ветров, без ненастья,дождь спокойный и кроткий, колокольчик убогий,дождь хороший и мирный, только ты — настоящий,ты с любовью и скорбью окропляешь дороги!О мой дождь францисканский, ты хранишь в своих капляхдуши светлых ручьев, незаметные росы.Нисходя на равнины, ты медлительным звономоткрываешь в груди сокровенные розы.Тишине ты лепечешь первобытную песнюи листве повторяешь золотое преданье,а пустынное сердце постигает их горьков безысходной и черной пентаграмме страданья.В сердце те же печали, что в дожде просветленном,примиренная скорбь о несбыточном часе.Для меня в небесах возникает созвездье,но мешает мне сердце созерцать это счастье.О мой дождь молчаливый, ты — любимец растений,ты на клавишах звучных — утешение в боли,и душе человека ты даришь тот же отзвук,ту же мглу, что душе усыпленного поля!
ЭЛЕГИЯ
Перевод М. Самаева
Окутана дымкой тревожных желаний,идешь, омываясь вечерней прохладой.Как вянущий нард эти сумерки плоти,увенчанной таинством женского взгляда.Несешь на губах чистоты неиспитойпечаль; в золотой Дионисовой чашебесплодного лона несешь паучка,который заткал твой огонь неугасшийв цветущие ткани; ничей еще ротна них раскаленные розы не выжег.Несешь осторожно в точеных ладоняхмоточек несбывшихся снов и в притихшихглазах горький голод по детскому зову.И там, во владеньях мечты запредельной,виденья уюта и скрип колыбели,вплетенный в напев голубой колыбельной.Лишь тронь твое тело любовь, как Церера {109},ты в мир снизошла б со снопами пшеницы;из этой груди, как у девы Марии,могли бы два млечных истока пробиться.Нетронутый лотос, ничьи поцелуиво мгле этих пламенных бедер не канут,и темные волосы перебирать,как струны, ничьи уже пальцы не станут.О таинство женственности, словно поле,ты ветер поишь ароматом нектара,Венера, покрытая шалью манильской,вкусившая терпкость вина и гитары.О смуглый мой лебедь, в чьем озере дремлюткувшинки саэт {110}, и закаты, и звезды,и рыжая пена гвоздик под крыламипоит ароматом осенние гнезда.Никто не вдохнет в тебя жизнь, андалузка,тебя от креста не захочет избавить.Твои поцелуи — в ночи безрассветнойсреди виноградников спящая заводь.Но тени растут у тебя под глазами,и в смоли волос пробивается пепел,и грудь расплывается, благоухая,и никнет спины твоей великолепье.Горишь ты бесплодным огнем материнства,скорбящая дева, печали пучина,высокие звезды ночные, как гвозди,все вогнаны в сердце твое до единой.Ты — плоть Андалузии, зеркало края,где женщины страстные муки проносят,легко веерами играя.И прячут под пестрой расцветкой нарядов,под сжатой у самого горла мантильейследы полосующих взглядов.Проходишь туманами Осени, дева,как Клара, Инес или нежная Бланка {111};тебе же, увитой лозой виноградной,под звуки тимпана плясать бы вакханкой.Глаза твои, словно угрюмая повестьо прожитой жизни, нескладной и блеклой.Одна среди бедной своей обстановкиглядишь на прохожих сквозь мутные стекла.Ты слышишь, как дождь ударяет о плитыубогонькой улочки провинциальной,как колокол где-то звонит одиноко,далекий-далекий, печальный-печальный.Напрасно ты слушаешь плачущий ветер —никто не встревожит твой слух серенадой.В глазах, еще полных привычного зова,все больше унынья, все больше надсада;но девичье сердце в груди изнуреннойвсе вспыхнуть способно с единого взгляда.В могилу сойдет твое тело,и ветер умчит твое имя.Заря из земли этой темнойвзойдет над костями твоими.Взойдут из грудей твоих белых две розы,из глаз — две гвоздики, рассвета багряней,а скорбь твоя в небе звездой возгорится,сияньем сестер затмевая и раня.
АЛМАЗ
Перевод В. Парнаха
Острая звезда-алмаз,глубину небес пронзая,вылетела птицей светаиз неволи мирозданья.Из огромного гнезда,где она томилась пленной,устремляется, не зная,что прикована к вселенной.Охотники неземныеохотятся на планеты —на лебедей серебристыхв водах молчанья и света.Вслух малыши тополькичитают букварь, а ветхийтополь-учитель качаетв лад им иссохшею веткой.Теперь на горе далекой,наверно, играют в костипокойники: им так скучновесь век лежать на погосте!Лягушка, пой свою песню!Сверчок, вылезай из щели!Пусть в тишине зазвучаттонкие ваши свирели!Я возвращаюсь домой.Во мне трепещут со стономголубки — мои тревоги.А на краю небосклонаспускается день-бадьяв колодезь ночей бездонный!
ПРЕРВАННЫЙ КОНЦЕРТ
Перевод Б. Слуцкого
Гармония ночи глубокойразрушена груболуной ледяной и сонной,взошедшей угрюмо.О жабах — ночей муэдзинах —ни слуху ни духу.Ручей, в камыши облаченный,ворчит что-то глухо.В таверне молчат музыканты.Не слышно ни звука.Играет звезда под сурдинкунад зеленью луга.Уселся рассерженный ветергоре на уступы,и Пифагор {112}, здешний тополь,столетнюю рукузанес над виновной луною,чтоб дать оплеуху.
БАЛЛАДА МОРСКОЙ ВОДЫ
Перевод А. Гелескула
Море смеетсяу края лагуны.Пенные зубы,лазурные губы…— Девушка с бронзовой грудью,что ты глядишь с тоскою?— Торгую водой, сеньор мой,водой морскою.— Юноша с темной кровью,что в ней шумит не смолкая?— Это вода, сеньор мой,вода морская.— Мать, отчего твои слезыльются соленой рекою?— Плачу водой, сеньор мой,водой морскою.— Сердце, скажи мне, сердце, —откуда горечь такая?— Слишком горька, сеньор мой,вода морская…А море смеетсяу края лагуны.Пенные зубы,лазурные губы.
ЛУНА И СМЕРТЬ
Перевод А. Гелескула
Зубы старой луныцвета кости слоновой.О, канун умиранья!Износились обновы,опустели все гнезда,обмелели все русла…Под щербатой луноюстало дряхло и грустно!Донья Смерть ковыляетмимо ивы плакучей,с нею старые бреднивереницей попутчиц.И, как злая колдуньяиз предания злого,продает она краски —восковую с лиловой.А луна этой ночью,как на горе, ослепла —и купила у Смертицвет агоний и пепла.И поставил я в сердцедля забредшей печалибалаган без актеровна злом карнавале.
Начинаетсяплач гитары.Разбиваетсячаша утра.Начинаетсяплач гитары.О, не жди от неемолчанья,не проси у неемолчанья!Неустанногитара плачет,как вода по каналам — плачет,как ветра над снегами — плачет,не моли ее о молчанье!Так плачет закат о рассвете,так плачет стрела без цели,так песок раскаленный плачето прохладной красе камелий.Так прощается с жизнью птицапод угрозой змеиного жала.О гитара,бедная жертвапяти проворных кинжалов!