Испанские поэты XX века

Гарсиа Лорка Федерико

СОЛНЦУ ВОЙНЫ

Перевод Д. Самойлова

Старое, доброе солнце, ты, как солдат, бородато. Ты — ветеран света и ярым своим обличьем напоминаешь испанца, окопного солдата, с его твердолобым упорством, с упрямством и мужеством бычьим. Рога ему полируешь, чтоб разъярить вояку, втыкаешь лучи-бандерильи, чтобы он лез в атаку, когда его разъярили. В старом солнце — душа патриота. Оно над хребтиной зверя, человечьего по разуменью, по терпению не людского, рвет огненные тенета, плавит свинцовые звенья и упасает от пули, как заговорное слово. Наполни своим дыханьем ноздри его живые, сделай еще стремительней, неодолимей, весомей его неистовость

бычью, его рога и выю, его характер особый. Солнце войны, ты бывалый, щедрый душой доброволец, пришедший одним из первых. Солнце земного приволья, солнце смерти на суше, смерти в стихиях гневных, с тобою не одиноки наши испанские души. Ты быка разъяряешь, он слышит удары сердца, он дрожит и ревет все глуше. И от слепящего света и от кровавой пены в страхе, крови и прахе отшатываются чужеземцы, и убегают их тени с осатанелой арены.

Из книги

«МЕЖДУ ГВОЗДИКОЙ И ШПАГОЙ» (1939–1940) ^{196}

Перевод М. Донского

НЕЛИРИЧЕСКИЕ СОНЕТЫ

«Во мгле, в плену неведомой вины…»

Во мгле, в плену неведомой вины, метался он, свои мученья множа. Безвыходность!.. Но вдруг, мечту встревожа, забрезжил дальний свет из-за стены. Наружу рвется крик из глубины. Бич просвистел, удары подытожа; истерзан этот темный мозг, как кожа его исполосованной спины. Смесь радости со страхом вековечным! Рвись, чудище, исхлестанное в кровь, из лабиринта плотского страданья, пей свет, соси, к сосцам приникнув млечным, к иному бытию себя готовь: ты всасываешь молоко познанья.

«(Война войне орудьями войны…)»

(Война войне орудьями войны.) В укрытье! Рот открой. Стой! Воздух!.. Море!.. Стада торпед резвятся на просторе, отпрянул ангел от взрывной волны. Земля горит. Прощай!.. Но мы должны… Расстреляны прямой наводкой зори. Курчавится ковер зеленых взгорий, — огонь! — и рощи испепелены. А не взорвать ли нам луну? Давай! (Смерть смерти с помощью орудий смерти.) Как мир красив был, — только бы цвести! Любовь моя, огнем охвачен рай. Взрыв. Рот открой. Все в дымной круговерти. Молчи. Зажмурься. Косы распусти.

ПРЕВРАЩЕНИЯ ГВОЗДИКИ

«Гвоздика отправилась в странствие…»

Гвоздика отправилась в странствие, гвоздика странницей стала: шла вброд она, где глубоко, плыла она там, где мелко. Гвоздика вернулась из странствия, потерпела крушенье гвоздика. Что сбудется с ней, что не сбудется? Алой была, стала белой.

* * *

«Заблудилась сегодня голубка…»

Заблудилась сегодня голубка. Перепутала все на свете. Ей на север — она летит к югу, ищет зерен на водной глади, перепутала все на свете. Показалось ей море небом, показался ей вечер утром. Перепутала все на свете. Приняла росинки за звезды, жару приняла за холод. Перепутала все на свете. Твою кофточку спутала с юбкой, а свое гнездо — с твоим сердцем. Перепутала все на свете. (И уснула она на подушке, а ты задремала на ветке.)

* * *

«Ранним утром она проснулась…»

Ранним утром она проснулась. Я — травинка, полная влаги. Я — травинка. Когда я вырасту, стану махровым венчиком. Я — травинка. А если подпрыгну, превращусь в шелестенье дерева. Я крикну — и птицей сделаюсь. А если взлечу… (Дрожанью слабой травинки в эту ночь откликалось небо.)

БЫК В МОРЕ

(Раздумья о потерянной географической карте)

«Так этот край обычно…»

Так этот край обычно с давних времен называли. Сам погляди, — увидишь контуры шкуры бычьей. Он, распластавшись, приник к синему океану. (Мертвый зеленый бык.)

* * *

«Знаешь, в этом краю…»

Знаешь, в этом краю можно плыть по кровавым волнам. Лишь отдайся теченью безмолвья, теченью безлюдья, и по суше от севера ты и до самого юга проплывешь по кровавым волнам.

* * *

«Был мой край апельсиновой рощей…»

Был мой край апельсиновой рощей, был омытым морями садом, переливчатой дрожью олив, нежной цепкостью лоз виноградных. Полит порохом, стал он бурой, покоробленной бычьей шкурой.

* * *

«Вот над чем бы поплакать…»

Вот над чем бы поплакать. Чертополох да крапива, холодная жижа в окопах и не мечтай разуться. Когда солдата убило, то море раскрыло ставни и зарыдало горько над фотокарточкой сына. Вот про что рассказать бы.

* * *

«Смерть была в двух шагах от меня…»

Смерть была в двух шагах от меня, смерть была в двух шагах от тебя. Я увидел ее, и ее увидела ты. Ко всем в двери стучалась смерть, и всем в уши кричала смерть. Я услышал ее, и ее услышала ты. Но ей вздумалось вдруг ни тебя, ни меня не заметить.

* * *

«Солдатик мечтал…»

Солдатик мечтал, — солдат из глухой деревушки. Победим, — привезу, пусть она поглядит, как цветут апельсины, ступит в море, — она ведь его отродясь не видала, пусть ей сердце порадуют лодки и корабли. Мир настал. И сочится кровью олива, растекается на поле кровь.

* * *

«Едкий дым табака — как туман, сквозь него я гляжу…»

Набережная Часов ^{197}

Едкий дым табака — как туман, сквозь него я гляжу на поверхность французской реки; маслянистая зелень воды за собой увлекает жалкий мусор, отбросы, обломки. Но из окон моих не увидеть ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях. Погрузить, что ли, руки в холодную жидкую грязь, преградить, оттолкнуть, кулаками заткнуть эти гнусные пасти клоак, изрыгающих смрадную муть… Но из окон моих не увидеть ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях. Я гляжу на плывущий лоскут свежесодранной шкуры, бычьей шкуры лоскут, вместе с ним привиденья утопленных воплей плывут, к морю, к морю, к пустынному морю плывут. Но из окон моих не увидеть ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях. Бычьей шкуры лоскут, горемычный скиталец речной, я гляжу на тебя, и из глаз слезы льются и льются рекой, забывая, что им полагается каплями скупо сочиться. Но из окон моих не увидеть ни испанской реки, ни испанских дорог в тополях.